Мансур Абдулин - 160 страниц из солдатского дневника Страница 24

В яму опускают гроб. Говорят смешные речи... Засыпают яму землей... Пьянице нигде потом проходу не будет... А в результате шахтер уже не пьет, и его "могилу" теперь уберут...

Наверно, я очень восприимчивый к пропаганде человек. Та "живгазета" меня уберегла от распространенной пагубы. Но самую впечатляющую и доказательную "живгазету" довелось мне увидеть и пережить на фронте, когда мы взяли местечко Червоный Прапор со спиртоводочным заводом...

Еще до атаки солдаты перемигивались и пересмеивались, шутили: мол, непременно завод этот отобьем, только, чур, без артподготовки... Зачем лишний гром-погром...

После артналета полк поднялся в атаку. Фашисты оставили Червоный Прапор, и мы вошли в поселок и на территорию завода.

Спирту было много всякого: очищенный и неочищенный, в бутылках и в бочках, в цистернах небольших и в цистернах на рельсовом ходу... Что каждый налил в свою фляжку про запас, про это и разговору нет. Но сколько ни убеждай иного, что немцы, к примеру, могли отравить спирт, у него, видно, и в голове не умещается: как же это можно отбить у немцев спирто-водочный завод и не напиться. Такой вариант ему кажется противоестественным. Вот же проклятый добровольный самогипноз!

Словом, нам было приказано выйти из границ поселка с заводом и окопаться.

Не знаю, как в других батальонах, а у нас многие успели все же "подмочиться". Даже некоторые командиры взводов соблазнились. Начала вспыхивать перебранка. Кто-то кричит: "Я сотню фрицев уничтожил, я никого не боюсь!", кто-то хватается за оружие... Видимо, это и входило в замысел противника. Тридцать фашистских танков с огнеметными установками на борту на предельной скорости устремились к нам...

Это тяжело вспоминать. Трезвому да на устойчивых ногах, можно и сориентироваться и сманеврировать. Многие замечательные, геройски воевавшие люди погибли в липучем огне огнеметов... Унизительней всего было то обстоятельство, что фашисты, очевидно, и не сомневались в успехе задуманного, когда отступали из Червоного Прапора.

Ждем свежие силы из пополнения, так как наш личный состав очень реденький: в ротах не более как по пятнадцать-двадцать человек. А фашистские артиллеристы постоянно беспокоят своим огнем. Гады, бьют так, будто видят нас!

Оказалось, что направляет их огонь фашистский самолет-корректировщик "горбач". Это мы его так назвали за то, что он и в самом деле "горбатый". Самолет одномоторный, сильно бронированный и очень тихоходный. Зависнет над нашими позициями и наблюдает "перелет" или "недолет" снарядов.

В минометной роте имелось противотанковое ружье ПТР, и, как только "горбач" зависал над нами, я открывал по нему огонь из ПТР. Мне шибко хотелось сбить этот самолет и зафиксировать его уничтожение на свой боевой счет. Кроме ордена, за сбитый самолет солдату давали отпуск домой. Признаюсь, как на духу, что к этому времени я сильно устал от войны. Устал и физически и душевно. "По собственному желанию" с войны не уволишься, это я понимал. Но вот бы отпуск получить дней на десять-двадцать, чтобы выспаться в тишине, попить бы из крынки парного молока, порыбачить бы...

Я стрелял по "горбачу", оглохнув сам и доведя до исступления всю роту. Всем было тошно от моей стрельбы. Но тошней всех мне: ПТР отдает сильно в плечо. Выстрел отбрасывал назад на полметра. Голова чуть не лопалась от сотрясения. Но с каждым промахом я с еще большей злостью стрелял и стрелял. Раз десять самолет внезапно "нырял" и уходил вроде бы без признаков повреждения... Снова возвращался... А через неделю, когда, получив пополнение, мы выбили фашистов из их траншей и пошли в наступление в глубь их обороны, мы увидели мой "горбач", весь изрешеченный патронами ПТР и обгоревший. Я в него попал своим ПТР сотню раз! Я был очень доволен, что я его, оказывается, фактически уничтожил. Но попробуй докажи, что этот сбитый "горбач" мой!

– Мансур, ведь ты его сбил! - восторженно поздравляли одни.

– А может, кто-нибудь еще стрелял? - сомневались другие.

Как меня критиковали за "мартышкин труд" минометчики! "Оглушил ты нас своим пэтээром! Хоть бы перетащился куда-нибудь с ним подальше!.." А теперь эти же минометчики удивлялись, разглядывая самолет, изрешеченный пэтээровскими бронебойными патронами.

В полку, а потом в дивизии нашим бронебойщикам было предложено активно стрелять по гитлеровским самолетам из ПТР. Если раньше нас могли безнаказанно бомбить гитлеровские самолеты, то теперь в каждый налет фашисты теряли на полосе боевых действий нашей дивизии один или два самолета. Не знали только, кого награждать и кому предоставлять отпуск домой согласно условиям поощрения. Но бронебойщики теперь всегда вели из своих ПТР огонь по самолетам, хотя это занятие было не из легких: главное было в коллективном уничтожении вражеских самолетов и приближении Дня Победы, когда все получим "отпуск"...

За сбитый "горбач" и я не получил персонального поощрения, так как трудно было доказать, что это именно я сбил его, а не кто-нибудь другой. А я и не собирался доказывать... Наш комиссар полка Егоров Владимир Георгиевич говорил нам так: "Для вас, комсоргов и парторгов батальонов, наградой является тот факт, что вы - комсррги и парторги! Будьте скромными и не думайте о наградах своих. Но не забывайте представлять к награде рядовых за их героические дела!.." И у самого Владимира Георгиевича негусто с наградами. Правда, еще на Курской дуге он, увидев как-то меня, удивился: "Это что же, у тебя одна медаль "За отвагу"? Не может этого быть!" Я смутился и отошел подальше, а он, что-то рассказывая обо мне своим спутникам, качал головой, и те посматривали в мою сторону... Через какое-то время - мы уже начали освобождать Украину - из штаба полка в наш батальон сообщили, что комсорг Абдулин М. Г. представлен к ордену Красной Звезды. Меня опять поздравляли, в который раз!.. Орден я получил после войны, в 1948 году...

Мы вдвоем с парторгом батальона - их четыре сменилось за мою бытность комсоргом - круглыми сутками старались находиться в ротах и взводах. На КП на глаза нашему комбату Картошенко Николаю Михайловичу - являлись раз в сутки для обсуждения текущих дел. Комбат на КП всегда был один. Его все помощники, штабисты, тоже в ротах, при обязательном строгом условии: "Дать знать по связи свое местонахождение на сейчас!"

Уснуть удавалось моментами, пищу принимали где придется и какую придется. То и дело в ротах выходили из строя ротные комсорги - их надо быстро заменять новыми. Если же выбывал из строя командир роты, то я временно был обязан замещать его до назначения и прихода нового.

Ночью мы с парторгом должны были обязательно посетить боевые охранения, которые всегда выдвигались на нейтральную полосу перед передовой нашей линией. Парторга батальона лейтенанта Васильева Петра Васильевича я сопровождал еще и потому, что он близорукий. У него старший сын Василий, мой ровесник, тоже был на фронте. Последнее время от сына не было писем, и Петр Васильевич очень боялся, не убит ли уже сын.

Ползем по нейтральной, а фашистские ракеты падают рядом, брызгая ослепительной "электросваркой", делая по земле зигзаги, шипя змеями, норовя заползти тебе под живот... Шевельнись только - и будешь пришит пулеметной очередью. При этом, ползая на проверку боевых охранений, я всегда помнил, как однажды уснул в степи под Сталинградом и мы с Суворовым, не сходя с места, побывали в фашистском тылу...

Однажды мы в одной из стрелковых рот, пользуясь затишьем, надолго задержались с Петром Васильевичем. Солдаты, как выпадет затишье, любят поговорить на разные темы, но не о войне. О том, например, есть ли бог. Или как вот тут, в этой стрелковой роте, разговорились о происхождении человека на земле. Всерьез такая беседа интересовала пожилых солдат. А молодые с высоты своего семилетнего или среднего образования слушали снисходительно и посмеивались над наивными вопросами старших, которым не пришлось учиться в школе.

Один пожилой солдат, кажется, его фамилия-имя были Кудрявцев Афанасий, обратился к парторгу с вопросом:

– А почему ж ето облизьяны все в людей не превзошли? Ай? Еслив люди вышли от облизьян, то етих чертей страмных ни единого не осталось бы?! Почему же етих облизьян еще много в теплых странах и табунами живут?

Солдат смотрит хитро на парторга и ждет вразумительного ответа. Все ждут ответа на "хитрый" вопрос - ответа парторга батальона.

Я знаю, Петр Васильевич и с сегодняшней почтой не получил от сына никакой вести. Лицо у него осунувшееся. Но он всерьез - я вижу это - задумывается над вопросом пожилого Афанасия. И все знают: парторг сразу не станет отвечать, лишь бы ответить, а даст человеку поговорлть, отвести душу.

Афанасий, поглядывая на парторга, продолжает дальше развивать свою мысль:

– Неужто наши ушоные-кадемики тожеть от облизьян?! Оне такие страмные и бессовестные. Вошей ишшут и едят! Ну, неужто у мене в жилах облизьянная кровь текет?..