Илья Толстой - Мои воспоминания Страница 24

   -- Левочка, ты в чем поедешь? -- обращалась она к папа.-- Смотри, нынче холодно, ветер. Опять в одном кузминском пальто?* Поддень хоть что-нибудь, ну для меня, пожалуйста.

   * Это было любимое отцовское пальто. Когда-то было куплено у А. М. Кузминского. Оно было светло-серое и отличалось тем, что было впору каждому человеку. На моей памяти его вывертывали наизнанку два раза. (Прим. автора.)

   101

   Папа делает недовольное лицо, но наконец подчиняется, подпоясывает серое короткое пальто и выходит.

   Начинает светать, к дому подводят верховых лошадей, мы садимся и едем к "тому дому" или на дворню за собаками.

   Агафья Михайловна уже волнуется и ждет нас на крыльце.

   Несмотря на утренний холод, она ходит простоволосая, раздетая, в распахнутой черной кофте, из-под которой виднеется иссохшая, засыпанная нюхательным табаком грязная грудь, и костлявыми узловатыми руками выносит ошейники.

   -- Опять накормила? --строго спрашивает папа, глядя на вздутые животы собак.

   -- Ничего не кормила, по корочке хлеба только дала.

   -- А отчего же они облизываются?

   -- Вчерашней овсяночки немного оставалось.

   -- Ну вот, опять будет протравливать русаков, -- это невозможно с тобой! Что ты, назло мне это делаешь?

   -- Нельзя же, Лев Николаевич, целый день собаке не евши пробегать, право, -- огрызается Агафья Михайловна и сердито идет надевать на собак ошейники.

   -- Этот на Крылатку, этот на Султана, на Милку...

   В углу, под одеялом, лежит дымчатый Туман, и когда к нему подходят, он махает правилом (хвостом) и рычит.

   Я глажу его по шелковистой короткой шерсти, а он весь напруживается и рычит как-то ласково и шутливо.

   -- Тумашка, Тумашка.

   -- Ррр... ррр... ррр...

   -- Тумашка, Тумашка..,

   -- Ррр... ррр...

   Как кошка, которая мурлычет.

   Наконец собаки собраны, некоторые на сворах, другие бегут так, и мы крупным шагом выезжаем через Кислый Колодезь, мимо Рощи в поле.

   Папа командует: "Разравнивайся",--указывает направление, и мы все рассыпаемся по жнивам и зеленям, посвистывая, вертясь по крутым подветренным межам, прохлопывая арапниками кусты и зорко всматриваясь в каждую точку, в каждое пятнышко на земле.

   102

   Впереди что-то белеется. Начинаешь присматриваться, подбираешь поводья, осматриваешь сворку, не веришь своему счастью, что наконец-то наехал зайца.

   Подъезжаешь все ближе, ближе, всматриваешься -- оказывается, что это не заяц, а лошадиный череп.

   Досадно!

   Оглядываешься на папа и на Сережу.

   "Видели ли они, что я принял эту кость за русака?"

   Папа бодро сидит на своем английском седле с деревянными стременами и курит папиросу, а Сережа запутал сворку и никак не может ее выправить.

   "Нет, слава богу, никто не видел, а то было бы стыдно!"

   Едем дальше.

   Мерный шаг лошади начинает закачивать; дремлется, становится скучно, что ничего не выскакивает, и вдруг, обыкновенно в ту же минуту, когда меньше всего этого ждешь, впереди тебя, шагах в двадцати, как из земли, выскакивает русак.

   Собаки увидали его раньше меня, рванулись и уже скачут.

   Начинаешь неистово орать: "Ату его, ату его", -- и, не помня себя, изо всех сил колотишь лошадь и летишь.

   Собаки спеют, угонка, другая, молодые, азартные Султан и Милка проносятся, догоняют опять, опять, проносятся, и наконец старая мастерица Крылатка, скачущая всегда сбоку, улавливает момент, -- бросок -- и заяц беспомощно кричит, как ребенок, а собаки, впившись в него звездой, начинают растягивать его в разные стороны.

   -- Отрыш, отрыш.

   Мы подскакиваем, прикалываем зайца, раздаем собакам "пазанки"*, разрывая их по пальцам и бросая нашим любимцам, которые ловят их на лету, и папа учит нас "торочить" русака в седло.

   Едем дальше.

   После травли стало веселей, подъезжаем к лучшим местам около Ясенок, около Ретипки.

   Русаки вскакивают чаще, у каждого из нас есть уже торока1, и мы начинаем мечтать о лисице.

   * Пазанки -- последний сустав задней ноги зайца. (Прим. автора.)

   103

   Лисицы попадаются редко.

   Тогда, большей частью, отличается Тумашка, который стар и важен.

   Зайцы ему надоели, и за ними скакать он не старается.

   Зато за лисицей он скачет изо всех сил, и почти всегда ловит ее он.

   Домой мы возвращаемся поздно, часто в темноте.

   Выторачиваем зайцев и раскладываем их в передней на полу.

   Мама спускается с лестницы с маленькими детьми и ворчит на то, что мы опять окровенили пол, но папа на нашей стороне, и мы на пол не обращаем внимания.

   "Что нам какие-то пятна, когда мы затравили восемь русаков и одну лисицу! И устали".

   Один раз на охоте папа поссорился с Степой.

   Это было около Ягодного, верстах в двадцати от дома.

   Степа ехал по редкому березняку.

   Из-под него выскочил русак, Степа спустил собак, и мы русака затравили.

   Подскакивает папа и начинает горячо упрекать Степу за то, что он травил в лесу.

   -- Ведь этак всех собак перебьешь о деревья, разве можно такие вещи делать!

   Степа стал возражать, оба загорячились, наговорили друг другу колкостей, и Степа, обидевшись, передал своих собак Сереже, а сам молча поехал домой.

   Мы разравнялись по полю и поехали в другую сторону.

   Вдруг видим, из-под Степы вскочил русак.

   Он вздрогнул, пришпорил лошадь, крикнул: "Ату его", -- хотел было поскакать, но, очевидно вспомнив, что он с Левочкой в ссоре, сдержал свою лошадь (скаковая Фру-Фру) и, не оглядываясь, молча, тихим шагом поехал дальше.

   Русак повернул к нам, мы спустили собак и затравили его.

   Когда заяц был второчен, папа вспомнил о Степе, и ему стало совестно за свою резкость.

   -- Ах, как нехорошо это вышло, ах, как неприятно,-- говорил он, глядя на удаляющуюся в поле точку, надо его догнать. Сережа, догони его и скажи, что я прошу

   104

   его не сердиться и вернуться, а что русака мы затравили! -- крикнул он вдогонку, когда Сережа, обрадованный за Степу, пришпорил лошадь и уже поскакал.

   Скоро Степа вернулся, и охота продолжалась до вечера весело и без всяких других приключений.

----------------

   Еще интереснее были охоты по пороше. Волнения начинались еще с вечера.