Бруно Винцер - Солдат трех армий Страница 24

В полдень я почувствовал себя совсем худо. Мне все чаще и все быстрей приходилось отлучаться в известное место. Я пошел в санчасть попросить древесного угля или таблетку опиума и наткнулся на капитана медицинской службы.

— Что вам здесь нужно? Вы больны?

— Нет, господин капитан медицинской службы, у меня расстройство, и я хотел бы получить у фельдфебеля санчасти какое-нибудь лекарство.

— Что с вами?

— Расстройство, господин капитан.

— Запомните, любезный, раз и навсегда: у офицеров бывает колит, у унтер-офицеров — расстройство, а у рядовых — понос. Ясно?

Повторив:

— Ясно, господин капитан медицинской службы, – я повернулся кругом, а нужное мне лекарство получил пятью минутами позднее.

Видимо, пресловутая «народная общность» была еще не на высоте, если кончалась уже на пороге уборной.

1 мая я был свободен от службы. Я начал день с того, что с двумя товарищами знатно заправился утренней порцией пива. Потом мы отправились к концертной эстраде у «Штранд-отеля», где должна была состояться первомайская демонстрация. По мостовой маршировал отряд штурмовиков, человек сто; они пели:

… он наступит, день мести,и мы добудем свободу!Пробудись, трудовая Германия,разорви свои цепи!

Осенью 1933 года мы вы ступили на маневры: направление — Шнейдемюль[23], польская граница. Маневры внесли разнообразие в солдатские будни. Правда, мы носили в ранце содержимое почти целого шкафа, зато вообще не было строевых занятий. Часто мы лежали часами в поле и ждали атаки наступающего «противника»; солдаты, с красными лентами на касках, продирались сквозь заросли дрока. Если кто-либо по неосторожности высовывал нос из укрытия, судья с белой повязкой объявлял его «убитым». Каска снята, ранец сброшен, воротник расстегнут, он «мертв». Если в роте оказывалось слишком много «мертвых», то при разборе маневров командиру ее устраивали «головомойку». Солдат дополнительно муштровали на лугу, в стороне от деревни, и тем дело исчерпывалось. С брюк и рукавов кителя счищался коровий помет, а вечером рота в полном составе являлась на бал, завершавший маневры.

Ведь мы были настоящими, профессиональными солдатами и были приучены принимать вещи, как они есть. Мы считали себя «элитой». Критику со стороны мы отвергали. А критика из наших собственных рядов могла, по нашему мнению, иметь лишь одну задачу — укрепить наши позиции как «элиты». Неважно, что при этом случалось испачкаться коровьим пометом, нам слишком часто вдалбливали, что грязь есть украшение солдата.

Мы охотно квартировали у крестьян и поденных рабочих. Нам предоставляли кровать или диван и приличную еду. Крестьяне сами испытали солдатчину и знали, в чем мы нуждаемся.

Неохотно шли мы на постой в большие имения. Это означало, что предстоит коллективная ночевка в сарае, недоброкачественная еда, причем с владельцем имения полностью расплачивались за помещение и еду.

В обычных условиях после возвращения с маневров мы все отправились бы в отпуск. Но наша рота получила особое задание, для выполнения которого надлежало придать ей максимальный внешний блеск. В Лауенбурге, у польской границы, должно было состояться торжественное открытие педагогического училища. Ожидался приезд министра из Берлина, а мы должны были выставить почетный караул.

Прибыл министр Руст и произнес такую задорную речь, какой не произносили ни наш командир роты, ни командир батальона. Тут мы узнали, что Гитлер был художником, что его правление открывает ныне новую эпоху как для школ, так и для всей культуры. То, что Руст, указуя на восток, сказал о противозаконно захваченных территориях, я уже слышал от отца, в школе и в Союзе молодежи. В заключение мы прошли перед министром парадным маршем, чеканя шаг так, что земля дрожала.

Вечером танцевали во всех залах городка. Мы чувствовали себя хозяевами положения. Девушки были от нас без ума, а пуще всего — молодые дамы из Союза имели королевы Луизы в белых платьях с голубыми шарфами.

Кутили до утра, но тем не менее точно в назначенный час рота в полном составе выстроилась на привокзальной площади.

Бургомистр в длинной речи поблагодарил нас и заверил, что не только торжественное открытие нового учебного заведения, по и присутствие отряда рейхсвера является и останется вехой в истории пограничного города Лауенбурга.

Его речь слушало сто пятьдесят человек с усталыми лицами. В стороне виднелось и несколько дам в помятых платьях с кое-как повязанными голубыми шарфами, по их лицам струились слезы прощания. Через девять месяцев бухгалтер внес в расчетную ведомость еще несколько фамилий: теперь алименты переводились и в пограничный город Лауенбург.

Этот парад был последним служебным заданием, выполненным мною в составе 5-й роты. Тотчас жо после возвращения я был переведен для дальнейшего обучения и использования в качестве командира отделения в 8-ю пулеметную роту, которая размещалась всего в трех кварталах от нашей казармы. Вскоре я отправился в столь желанный ежегодный отпуск.

Сабля всем бросается в глаза

Дома мать окружила меня заботой. Прежде всего она спросила:

— Неужели ты должен постоянно таскать при себе эту тяжелую штуку? А я-то думала, теперь вы не носите сабли.

— Мама, я состою в пулеметной роте, мы ездим верхом, поэтому носим саблю. Ведь это красиво, а по-твоему — нет?

— Конечно, сынок, но это вовсе не подходит к вашей форме. Раньше было совсем другое дело. Когда я вспоминаю красивые яркие мундиры, каски с султаном из перьев…

— Да, да, я уже это слышал, а потом раздается тра-та-та, и сам кайзер подъезжает в своей карете, и вы все делаете книксен. Солдаты стояли как вкопанные, и народ кричал «виват» и «ура». Так ведь и было, мама, правда? А что случилось потом?

— Ты прав, кайзер не должен был вести войну. Да он и не хотел войны. Кайзер был хороший человек, и императрица тоже, да и принцы… ах, какие это были времена! Как ты думаешь, ведь Гитлер, наверно, вернет его обратно в Германию?

— Что? Вернет кайзера? Ну нет, этого я себе не могу представить. Да он слишком стар.

— В таком случае Гитлер мог бы кронпринца посадить па престол и у нас опять был бы государь. Без этого ничего не получится.

— Да будет тебе, мама! Мне совершенно безразлично, кто сидит там, наверху. Главное — чтобы был наконец порядок. Кстати, как поживает наш собственный «кронпринц» и что поделывает Эрих?

— Вилли хорошо учится и переменил профессию. Ему никогда не хотелось быть купцом, наверно, он тебе писал, что работает теперь топографом. Ему это нравится. Дела Эриха хороши, он стал чиновником. Этот, как его, доктор Геббельс завел теперь свое министерство…