Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: Начало XX века Страница 24

Впоследствии ни Мережковский, ни Гиппиус для Гумилёва не существовали. Будучи уже за границей, Николай Степанович как-то предпринял ещё одну попытку контакта с Андреем Белым. Но тот, по собственным воспоминаниям, был тогда болен, да ещё мучался зубами, а посему, замахав рукой на едва вошедшего Гумилёва, этаким вот неделикатным образом попросил его выйти. Белый так прокомментировал эти два не состоявшихся общения между ними: «Не везло с Гумилёвым!» Впрочем, и Гумилёву с ним тоже…

Сразу же по окончании гимназии Николай Степанович, следуя совету отца, определяется в Морской корпус и на лето уходит в плаванье. Однако очень скоро оставляет мысли о карьере моряка и отправляется в Париж, где в течение двух лет обучается в Сорбонне, посещая лекции преимущественно по французской литературе. Там же проходит череда не слишком серьёзных романов этого, как оказалось, очень и очень влюбчивого молодого человека.

Что касается Анны Горенко, то после её отказа и переезда в Киев они даже не переписывались. И вдруг осенью 1906-го, т. е. года через полтора после их размолвки, Гумилёв получает от девушки письмо. Отвечая на неожиданную милость, поэт, потерявший голову от счастья, пишет ей, мол, «так обрадовался, что сразу два романа бросил». И тут же делает очередное предложение. Переписка продолжилась.

Николай Степанович, живущий в эту пору на сто рублей, ежемесячно присылаемых матерью в Париж, предпринимает не слишком разумную попытку основать собственный журнал со звёздным названием «Сириус». Первый номер выходит в начале января 1907-го, а далее равномерно с интервалом в две недели следуют – второй и третий… Двухнедельный журнал двух авторов – Николая Гумилёва и Анны Горенко просуществовал один месяц. На издание четвёртого номера не хватило денег. Скудные сбережения иссякли, и авантюра закончилась.

Как сострадательная мать не слишком красивой дочери спешит украсить её благозвучным ярким именем вроде Эльвиры или Розы, так и художники, не располагающие привлекательною импозантной внешностью, нередко принаряжают свои произведения в мишурную сусальную позолоту. Иное у Гумилёва. В своей поэзии Николай Степанович стремился не столько попышнее задрапировать, спрятать свой реальный облик, сколько оттолкнуться от него, преодолеть уже в области других, нравственных измерений – благородного мужества и отваги.

Вот почему нарочитый романтизм его стихов является не декорацией, а вызовом судьбе, личным протестом против собственной невзрачной рыхловатой внешности, которая оказалась всего лишь обманчивым призраком. Впрочем, окончательно расправиться со своей некрасивостью, разоблачить её как ничего не значащий миф, поэту удалось не столько стихами, сколько своим действительным мужеством, своею жизнью. Путь, на котором он постарался это сделать – победы над женщинами и презрение к опасности, путь завоеваний и приключений, обозначенный уже в его поэтическом дебюте – «Путь конквистадора».

Вторая книга Гумилёва «Романтические цветы», выпущенная в начале 1908-го года в Париже, засвидетельствовала, что поэт ни чуть не уклонился от избранного направления, и что эти цветы, цветы его первого успеха собраны им на той же самой дороге.

ПОМПЕЙ У ПИРАТОВ

От кормы, изукрашенной красным,Дорогие плывут ароматыВ трюм, где скрылись в волненье опасномС угрожающим видом пираты.

С затаённою злобой боязниГоворят, то храбрясь, то бледнея,И вполголоса требуют казни,Головы молодого Помпея.

Сколько дней они служат рабами,То покорно, то с гневом напрасным,И не смеют бродить под шатрами,На корме, изукрашенной красным.

Слышен зов. Это голос Помпея,Окружённого стаей голубок.Он кричит: «Эй, собаки, живее!Где вино? Высыхает мой кубок».

И над морем, седым и пустынным,Приподнявшись лениво на локте,Посыпает толчёным рубиномРозоватые, длинные ногти.

И, оставив мечтанья о мести,Умолкают смущённо пиратыИ несут, раболепные, вместеИ вино, и цветы, и гранаты.

Рецензия тогда ещё никому не известного Иннокентия Анненского, напечатанная в газете «Речь», едва ли была услышана среди прочих критических откликов на эту книгу, а потому славы Гумилёву не прибавила. А вот почти восторженный отзыв Валерия Яковлевича Брюсова, конечно же, сфокусировал на молодом поэте и самое пристальное внимание профессиональных литераторов, и читательский интерес:

«Стихи Н. Гумилёва теперь красивы, изящны и большей частью интересны по форме; теперь он резко и определённо вычерчивает свои образы и с большой продуманностью и изысканностью выбирает эпитеты… Может быть, продолжая работать с той же упорностью, как теперь, он сумеет пойти много дальше, чем мы наметили, откроет в себе возможности, нами не подозреваемые».

Несомненно, что сознание собственных заслуг в творческом росте подопечного было весьма и весьма приятно для Брюсова. Тем более, что молодой поэт в переписке с мэтром продолжал настаивать на своей роли послушного Ученика и восхищаться мастерством Учителя. И уничижение, которому он подвергал своё творчество перед лицом Валерия Яковлевича, безусловно, провоцировало того защищать слишком уж требовательного к себе автора. И самый изобретательный хитрец не выдумал бы более действенной стратегии. Не зря же сказано: «Унижающий себя будет возвышен».

В то же время Гумилёв и Брюсов были по-настоящему творчески близки. Ведь и суховатый, очень литературный Валерий Яковлевич делал ставку на высокую поэтическую технику, заморскую экзотику и сюжетную яркость своих произведений. А у Николая Степановича, в свою очередь, вскоре обнаружится такая же, как у Брюсова потребность в создании собственной поэтической школы, в учениках и последователях. Но было между ними и ощутимое отличие: так в поэзии Учителя преобладало изощрённо-интеллектуальное начало, а в стихах Ученика – героико-романтическое. Можно предположить, что разница эта явилась следствием того, что на молодого поэта наводил своё магнетическое поле и Александр Александрович Блок.

В начале мая 1908-го Николай Степанович отправился в Россию проходить военную службу. По дороге заехал в Киев повидаться с Анной Андреевной, в эту пору обучающейся на Высших женских курсах. Завернул и в Москву к Брюсову, возможно, не без протекции которого 24-го мая был принят в литературную группу «Вечера Случевского». И наконец, Царское Село, место его призыва. Однако медицинской комиссией был забракован по причине астигматизма правого глаза и от воинской повинности освобождён.