Валерий Ганичев - Ушаков Страница 24

...Однако в целом в Петербурге значение победы у Чесмы осознали – устроили пышные торжества, решили ежегодно отмечать праздник Чесменской победы, учредили серебряную медаль на голубой ленте. На медали был изображен горящий турецкий флот и выбито короткое слово – «БЫЛ».

Чесменская победа выводила Россию в разряд великой морской державы. Она подняла волну патриотизма, вызвала чувство национальной гордости. Правительство считало необходимым закрепить это чувство в монументальном искусстве. Сразу после битвы в 1771 году, не раскачиваясь и не ожидая конечных результатов войны, по проекту архитектора Ринальди в Екатерининском парке Царского Села (Пушкин) приступили к сооружению Чесменской колонны. Двадцатиметровая Большая ростральная колонна, установленная на массивном гранитном пьедестале, была вырублена из олонецкого мрамора и украшена барельефами, связанными с эпизодами битвы. Венчалась она орлом, который разламывал полумесяц. Колонна утверждала идею великой победы русского флота, наполняла гордостью сердца современников. Недаром поэтический гений Пушкина коснулся ее в стихотворении «Воспоминание в Царском Селе».

...окружен волнами,Над твердой, мшистою скалойВознесся памятник. Ширяяся крылами,Над ним сидит орел младой.И цепи тяжкие, и стрелы громовыеВкруг грозного столпа трикратно обвились;Кругом подножия, шумя, валы седыеВ блестящей пене улеглись.

Благословение

Было это или примерилось мичману Федору Ушакову в морозные декабрьские дни 1768 года, никто сказать не может, да и не вспоминал он об этом позднее. Но, наверное, было, ибо не мог он упустить такой славной возможности, чтобы не завернуть, направляясь в Воронеж, к мудрому своему дяде.

Тот уже оставил Саровскую пустынь и стал настоятелем Санаксарского монастыря на Тамбовщине. Было, наверное, ибо память дорогого ему человека привела старого адмирала Ушакова в эти края в конце собственного пути, а его образ жизни тогда: милосердного, богомольного, доброго отшельника – не виделся случайной вехой в конце жизненного пути, а был скорее данью, памятью в честь святого подвижника, позвавшего его на путь долга, великодушия и добродетели.

...Кибитка морского офицера в сумерках остановилась у монастырской стены. Примут ли на ночь глядя? Встретит ли святого отца сегодня? – неуверенно думал мичман, вглядываясь в калитку, из которой неторопливо выходил монах в накинутом поверх рясы тулупе.

– Отец Федор ждет вас в трапезной, – негромко сказал он и, махнув вознице на угол двора, где стояло несколько лошадей, повел мичмана узкими монастырскими коридорами.

В трапезной уже был накрыт стол и вкусно пахло пирогами.

– Сердце весть, Федя, сегодня подало, вот и жду путника, – предупреждая вопросы и расспросы, пророкотал, благословив вошедшего, настоятель.

– Поешь, поговорим, да отдохнешь до утра, а там и в путь, – пригласил жестом племянника сесть такой же неторопливый и внимательный, как прежде, дядя Иван. – Кушай, кушай, у нас тут хорошие мастера. Без разносолов, но вкусно.

Отец Федор посмотрел с удовольствием, как склонился над миской Федя, потер щеки, подержал в руке бороду и сказал без перехода от низкой материи к высокой:

– Ну так что, государыня решила взор к южным морям обратить? На пути Древней Руси выйти? Сие без флота, конечно, не решить. Но надобно бы все делать без спешки, разумно, без насилия, лихоимств, без грабежа, иначе быть беде.

Федор даже ложку отложил – о какой беде говорит святой отец, что в виду имеет?

– А о том, Федя, – видя недоумение и вопрос во взгляде племянника, опять угадал настоятель, – что не знаю, успеют ли победы быть одержаны. В народе простом недовольство выросло. Мздоимство да издевка мужика в бунтовщика превращают. Бунт и мятеж грядут, а то и есть кара небесная для поместных владетелей.

Федор-младший с удивлением сии речи выслушал, не думал, что мужики до такого состояния доведены, сам-то весь был в морском деле сосредоточен и не чувствовал грозы приближающейся. Рассказал в ответ про родных, которых тоже посетил по дороге, про плавание вокруг Швеции и Норвегии, про Архангельск-город, где и отец Федор бывал. Про себя думал, всматриваясь в умиротворенные черты родственника: откуда в нем это спокойствие? Откуда знание? Как предугадывает события да глядит на них так широко и точно, предупреждает об опасностях? Спросил, не давал ли он советов, будучи в Казанском соборе, императрице о бедах приближающихся.

Отец Федор возгневался:

– Государи наши если хотят быть наместниками бога, то, как сыны и дочери божьи, с людьми по-божески обходиться должны. – Рукой махнул, как бы прочеркивая время. – Насильство у нас особенно при Петре выросло. Он сие иноземным флагом прикрывал, а потом адская игра бироновщины, сластолюбие и разгул Петра III... да и ныне...

Молодой Ушаков с таким приравниванием Петра к ничтожным людишкам, к власти пробивавшимся, не согласился, видел мудрые следы того во многом. Взгляд сей знал и раньше, слышал нападки на политику императора и до этой встречи, но однако же мощный разгон, что Россия от его деяний получила, пребывал у всех на виду. Сказал об этом и добавил:

– А иноземное знание нам не противопоказано в делах военных, коммерческих, технических.

Отец Федор покачал головой:

– Не противопоказано, конечно, но поверь, сын мой, кто на Руси от русского откажется – тот погибнет.

– Но Петр Великий не отказывался? – с вопрошанием взглянул на священника мичман.

– Да, – согласился тот, – он в конце концов ко всему российскому повернулся. Но у власти всегда много приверженников, льстецов, изветников, что кусок ухватить стремятся. А мы должны снова глас Отечества пробудить, корыстолюбие пригасить, молчание народа прервать. Беззаконие и разврат, что царят в лавке купца и у ложа императорского, принесут гибель в будущем.

Отец Федор встал, походил раздумчиво вдоль стола, перекрестился на икону и, как бы отвечая на предыдущий вопрос молодого своего родственника, сказал, глядя в узкое оконце:

– Россияне простить могут царю тесноты, лишения, даже истязания, но не могут простить бессилия власти, унижения народа своего, превращения его истории в зловонную яму, из одних грехов состоящую, тиранства иноземного. Такой государь из памяти его вычеркнут будет.

– До господа бога далеко и до царя не близко, и не всем грешным их поступки судить можно, – негромко ответствовал Ушаков, не решаясь дальше давать оценки всесильным правителям. – Еду я хоть не без сомнений, кои этим разговором порождены, – служить Отечеству и государыне. И служить хочу беспорочно.