Михаил Черейский - Дракон с гарниром, двоечник-отличник и другие истории про маменькиного сынка Страница 24

Но большую часть наших путешествий мы совершали поездом. Обычно ездили курьерским через Москву, хотя одно время курсировал и прямой поезд Ленинград — Владивосток. Но он был пассажирским и шел на целые сутки дольше. Кроме того, и маме и — понятное дело — мне нравилась пересадка в Москве. За эти годы мы основательно изучили московские магазины, побывали во многих музеях, а пару раз даже ухитрились сходить на дневные спектакли в Большом и в Театре оперетты. У мамы была в Москве подруга, жившая на Пресне, у трамвайной остановки «Новые дома». Несколько раз мы останавливались у нее на ночь, а дальше ехали уже на следующий день. Один раз вот так приезжаем — а никого нету дома. Позвонили в дверь соседям, те говорят, что Рита вчера куда-то уехала с чемоданом на такси — наверное, в отпуск. Потом выяснилось, что действительно уехала в Крым по «горящей» путевке и нам телеграмму об этом отправила, только мы не успели ее получить. Стоим мы на лестнице в раздумье, билеты-то на владивостокский поезд у нас только на завтра… Соседи предложили у них переночевать, но маме эта идея не понравилась, и мы решили ехать на Ярославский вокзал. Приехали и сразу к коменданту, у которого мы за предыдущие годы уже стали, можно сказать, завсегдатаями. Да еще и сувениры мы ему несколько раз привозили: рыбу кету и кедровые орехи прямо в шишках. Комендант предложил либо билеты перекомпостировать на сегодняшний поезд, либо устроить нас на ночь в гостиницу. «В гостиницу!» — стал я горячо шептать маме, и этот вариант она и выбрала — но только если недалеко от вокзала.

Оказалось не то что недалеко, а совсем рядом — гостиница «Ленинградская», сразу за эстакадой на Комсомольской площади. Даже ехать туда не пришлось, наши чемодан и сумку помог отнести очередной солдат из вокзальной комендатуры. Гостиница помещалась в одной из сталинских высоток и отличалась невиданным нами великолепием — сплошь мрамор, бронзовые люстры, канделябры и прочие прибамбасы, а портьеры и мебель — вишневого бархата. Номер нам достался на двадцатом этаже, и из окна открывался вид на все три соседних вокзала. Правда, окно это не открывалось, и в комнате было душновато, а на мамину жалобу дежурная посоветовала приоткрыть дверь в коридор. Но все равно мы были очень довольны и пожалели, что завтра уже уезжать и не удастся в этой гостинице пожить подольше. Впоследствии мне пришлось провести в московских гостиницах советской эпохи много месяцев и много чего повидать там такого, что заслуживало бы отдельного повествования.

В результате регулярных железнодорожных путешествий по Транссибирской магистрали я наизусть выучил расписание курьерского поезда № 3/4, чем со скромной гордостью удивлял соседей по вагону. Последовательность же станций (не всех, но большинства) помню до сих пор. На наших глазах могучие дымящие и парящие паровозы начали постепенно вытесняться не столь поражавшими детское воображение тепловозами и электровозами. Это совпало и с переменой формы железнодорожников, и с отменой их полувоенных званий — и я перестал мечтать о вожделенной карьере машиниста. Но и в дальнейшей жизни железная дорога время от времени напоминала о себе, и не только частыми и интересными поездками. Тут и учеба в Ленинградском институте инженеров железнодорожного транспорта (хотя и по не путейской специальности), и незабываемое участие в международной железнодорожной выставке под Москвой, и «халтура» по обучению железнодорожных механиков, неожиданно полученная в нелегкий период жизни. В каждом новом городе, куда я попадаю по делам или в качестве туриста, первым делом отправляюсь на вокзал (если есть таковой, а если их несколько — так на все по очереди), осматриваю их и внимательно изучаю расписания поездов. И нет-нет, а снова ощущаю себя тем маленьким мальчиком, что разглядывал, задрав голову, такое вот расписание где-нибудь на станции Тайга.

Часть 2 Меж Эрмитажем и казармой

По сотому приказу

Прослужив четыре года на Дальнем Востоке, отец стал все чаще задумываться о дальнейшем. Перспектив продвижения по службе он не предвидел: и так был заместителем командира отдельной части, а командирская должность ему и не светила по причине беспартийности, и не привлекала. Он хотел оставаться инженером и заниматься радиотехникой, а не строевой, политической, физической, химической и прочими подготовками личного состава. В армии возможностей для этого было немного, и все они были папой проверены и признаны малоподходящими.

Во-первых, существовали должности главного инженера по радиотехническому обеспечению и его заместителя в штабе воздушной армии. Но занимавшие их люди никуда уходить не собирались, да и претендентов на такую вакансию, если б она вдруг образовалась, набралось бы предостаточно.

Во-вторых, можно было попробовать устроиться преподавателем радиотехнических дисциплин в какое-нибудь авиационно-инженерное училище. Ближайшее к нам находилось в Иркутске, но о нем мама и слышать не желала: если уж уезжать с Дальнего Востока, так не в Сибирь же? Харьков ее тоже не привлекал, потому что живший в Конотопе мамин дядя Гриша крайне неодобрительно отзывался об этом городе, населенном, по его убеждению, сплошными жлобами и аферистами. Разве можно воспитывать единственного сына в такой обстановке? Еще приобретет это ужасное «хэкающее» произношение… Вот Рижское училище… В Ригу мама была бы не прочь перебраться. Она там пару раз побывала, и ей очень понравилась еще сохранявшаяся тогда европейская атмосфера, молочные кафе, прилично одетые и воспитанные дети — и к Ленинграду близко. Папа даже начал наводить справки и искать подходы, но быстро понял, что это пустая трата времени и перевод в Рижское училище ему никак не светит по причине пресловутого «пятого пункта». Вот в Иркутск — милости просим, даже сразу старшим преподавателем. И планы преподавательской карьеры были отправлены в отставку.

Третьей и самой реальной возможностью и в армии остаться, и с Воздвиженкой распрощаться была служба в военной приемке на каком-нибудь радиотехническом заводе, выпускавшем военную продукцию. Папа несколько раз ездил на такие предприятия за запасными блоками для своей аппаратуры и на курсы по ее эксплуатации. Там он, разумеется, познакомился с офицерами военной приемки — военпредами, неоднократно с ними выпивал, братался, кумовался и получал предложения присоединиться к их теплой компании. Но вот теплота-то компании как раз и смущала. Сдача продукции военной приемке неизменно сопровождалась застольями и всяческим ублажением военпредов со стороны местного начальства — чтоб не слишком придирались, прикрывали иногда глаза на мелкие, но массовые дефекты и отклонения и вовремя подписывали приемосдаточные акты и протоколы испытаний. Ведь от этого зависели процент перевыполнения плана, место в министерском соцсоревновании, премии, переходящие знамена и прочие радости советской жизни. В сталинское время военпред за подобную сговорчивость легко мог головой поплатиться, но ведь тогдашние перегибы и извращения уже осуждены партией, верно? Папа честно поделился с мамой своими сомнениями — а мама ужасно возмутилась не столько военпредской беспринципностью, сколько предстоящими выпивками, охотами и прочими гулянками. Только от коварного «олдсмобиля» избавились — и на тебе! И на папиной военпредской карьере был поставлен жирный крест еще до ее начала.