Валентин Бадрак - 7 злых гениев, шокировавших мир Страница 24

Пожалуй, наиболее примечательным в жизни русского царя Ивана IV является так называемый период «тихого» правления, продлившийся около тринадцати лет. Некоторые ученые даже берутся утверждать, что в тот момент Иван внутренне изменился, стал «благочестивым», удивительно религиозным и трогательно заботливым. Но если внимательнее рассмотреть время затишья, станет ясно, что оно явилось отнюдь не следствием внутренних изменений, а прямым результатом действия таких могучих и взаимодополняющих ограничителей, как религия и семья. Сильвестр, призывая на помощь Небо и магические, почти сказочные заклинания, устрашил Ивана и сумел на время упорядочить его мышление. Анастасия, согласно летописям, единственная из восьми жен царя, имевшая на него определенное влияние, также внесла свою лепту в сдерживание губительных порывов мужа. Не прошли бесследно для царя и смерти его детей, которые, словно от сглаза, умирали или погибали. Вне всякого сомнения, смерти двух дочерей, затем нелепая гибель наследника Дмитрия, потом рождение Ивана-младшего, опять смерть дочери и, наконец, появление неполноценного Федора не могли не расшатать и без того плохие нервы молодого правителя.

«Тихий» период закончился так же внезапно, как и начался. Анастасия слегла и, не дожив до тридцати, отправилась в мир иной, а тяжелая болезнь самого царя оказалась лакмусовой бумажкой в отношениях и с религиозным учителем, и с самым влиятельным и деятельным из бояр Алексеем Адашевым. Готовясь к смерти, Иван Грозный велел присягнуть в то время еще живому малолетнему Дмитрию. Но советники сделали ставки на двоюродного брата царя Владимира Старицкого. Неожиданно выздоровев, царь повел себя, словно очнувшийся от длительной спячки медведь-шатун. На Россию надвигался сумрак. Власть религии отпечаталась в душе разрушителя странным и зловещим образом: он отныне замаливал свои преступления, каялся, может быть, вполне искренне за хладнокровные убийства, от которых содрогнулась даже далекая Европа. Впрочем, возможно, эти жуткие покаяния были просто дикой насмешкой над прежними порывами склонить голову пред церковью. Ибо не совершались бы безумные акты насилия и леденящие кровь убийства прямо в церкви, порой на глазах у остолбеневшего люда.

Сначала, после удаления от себя Сильвестра и Адашева, самодержец занялся кровавой чисткой рядов приближенных, методично и последовательно истребив родственников и друзей Адашева. А уж затем организовал знаменитую опричнину, основанную на приближении и возвышении людей социально опасных, готовых ради милости царя и обогащения на любые преступления и имеющих в глазах самодержца лишь одну ценную характеристику – преданность. Опричнина была призвана стать не только непробиваемым кольцом личной защиты царя, но и неумолимым карательным органом для бояр, осмеливающихся смотреть Ивану прямо в глаза, без подобострастия и страха. Он желал раздавить горделивых аристократов, поэтому окружил себя отъявленными негодяями, готовыми из-за своих ужасных склонностей, раболепия перед хозяином, а порой просто из страха выполнить любое его злодейское желание, поучаствовать в любом, самом скверном действе, при этом прикрываясь якобы заботой царя о народе и государстве, демонстративным стремлением правителя навести порядок и укрепить мощь державы. Были тут и иностранцы, подавшиеся в бескрайнюю Московию в поисках альтернативы и новых возможностей для возвышения. Создавая личную гвардию по типу римских преторианцев, Иван Грозный сначала говорил о тысяче воинов, но вскоре их число достигло шести тысяч. Возможно, этим шагом была создана первая в России универсальная машина для репрессий и организованных убийств, совершаемых против собственного народа от имени государства. Бесчинства этих людей (а они обладали широчайшими полномочиями) достигли небывалых масштабов, затмив все совершенные доселе преступления. Осуществлялись они с невиданным цинизмом, напоминали скорее фарс и сами по себе стали отражением мировоззрения Ивана Грозного, его страхов и жажды признания. То, чего царь был неспособен достичь как государственный деятель, он выбивал из своих подданных силой, вырывал у них в предсмертной агонии. «Холопий своих мы вольны жаловать и казнить» – так сформулировал свое самодержавное мировоззрение Иван Грозный в одном из многочисленных писем к ненавистному беглецу Курбскому, до которого не могла дотянуться его жаждущая мести рука.

Если пристально всмотреться в личность царя Ивана Васильевича, прежде всего бросается в глаза нарушение ее целостности, отсутствие плодотворного начала. Главная метаморфоза внутреннего мира царя выразилась в неспособности приобщиться к жизненным ценностям и счастью. Имея колоссальный потенциал, пользуясь исполинскими рычагами влияния и власти, московский средневековый правитель не сумел избавиться от болезненного напряжения, обрек себя на пожизненную неуверенность в себе, страх и тоску. Чудовищное неверие в собственные производительные силы и вечная тревога заставили Ивана Грозного ненавидеть, завидовать, искать врагов и бороться с ними, проявлять худшие человеческие качества в изощренных формах насилия и агрессии.

По своей натуре царь-мучитель всегда был трусом. Однажды, уже уничтожив своих блистательных военачальников, Иван Грозный столкнулся с внезапной необходимостью дать сражение подошедшему к Москве крымскому хану Девлет-Гирею (за год до того, как хана разбил Воротынский). Но вместо сражения царь трусливо бежал сначала в Коломну, затем – в Александрову слободу и, наконец, еще дальше – в Ярославль. А хан сжег город, уведя в Крым множество пленных и отправив московскому самодержцу насмешливое письмо – свидетельство его трусости и неспособности защитить родную землю. И это не единственный случай в истории правления Грозного. Когда воинственный венгр Стефан Баторий отбил Ливонию и осадил Полоцк, царь Иван, находившийся с войсками вблизи города, вместо боя отступил и позволил ему пасть.

Именно из страха царь организовывал великие побоища. Уничтожая невинных людей десятками и даже сотнями, он пытался упредить естественное желание притесняемых сопротивляться террору. Иван IV всю жизнь жил в ожидании всеобщего мятежа и потому сильным воздействием на самые могущественные инстинкты – неодолимое желание выжить и страх смерти – держал в повиновении своих подданных. Как страх перед неведомым заставляет затравленное животное, у которого нет пути к отступлению, бросаться на врагов, так извечный страх гнал Ивана Грозного на погромы. Но даже и тут он проявлял трусость, неизменно сопровождавшую террор: кровавый Иван учинил дикое разорение Новгорода, во время которого опричники по его приказу жгли, секли и топили людей десятками, но побоялся осуществить давно задуманное побоище в Москве. Историки легко находят этому объяснение: в Москве расквартировывались стрелецкие полки, а хорошо вооруженные бояре могли поднять мятеж, если бы царь начал бесчинствовать в столице. Иван Грозный мог издеваться лишь над теми, кто не способен был защищаться. И он сам, и его псы-опричники отступали, как только сталкивались с дерзким сопротивлением. Показательно, что самый страшный царский прислужник Малюта Скуратов, когда во время одного из погромов вооруженные ножами люди начали сопротивляться и нанесли ему несколько ножевых ранений, тотчас отступил.