Аркадий Белинков - Сдача и гибель советского интеллигента, Юрий Олеша Страница 24

Он разъясняет читателю: "Семья у нас была мелкобуржуазная".

Обо всем этом говорится обиженным, обличительным и драматическим голосом: "Они мне навязывали это желание. Я всегда был под подозрением. Они смотрели на меня испытующе... Я говорю тебе об инженере, изобретающем летающего человека, а ты хочешь, чтобы я был инжене-ром подзеркальников, фуражек и шумящих раковин... Тут начинается затхлость... Вот почему я говорю о затхлости... Вот такой затхлостью полон твой шкаф... Вот о какой затхлости я говорю..."

К перечисленным Oлешей книгам следует прибавить еще несколько. Олеша не упоминает их, вероятно, потому что в шкафу они не помещались, и поэтому лежали на шкафу или на тумбочке, или на специальном столике. Внизу лежала самая большая, потом поменьше, еще меньше и так далее. Самой большой был "Фауст", поменьше "Потерянный" и "Возвращенный рай", еще меньше "Божественная комедия" и так далее. Некоторые клали сюда же Библию. Это были сложные полиграфические сооружения из бумаги, картона, атласа и муара, кожи и золота. Ростом они были со среднего гимназиста или с небольшой комод. Их дарили на именины или при переходе в следующий класс с похвальной грамотой, или на Рождество. Их не читали, а смотрели картинки. Это была не литература, это была красивая и дорогая вещь, и к такой вещи относились не так, как к книгам из шкафа. Все они были одинаковыми, потому что все их иллюстрировал Энгельберт Зейбертц, тоже считался иллюстрированным Гюставом Доре.

Великие книги были испорчены своим назначением, переплетами, ценой, величиной и праздниками.

Очень красивые иллюстрации Гюстава Доре, выглядевшие особенно импозантно в роскошных изданиях с золотым тиснением на коже, произвели неизгладимое впечатление на маленького Олешу и сыграли огромную роль в его жизни, когда он стал большой.

Все это становится особенно драматичным, потому что Виктор Шкловский имеет в виду не детский литературный шкаф Юрия Олеши, а литературный шкаф человека, уже написавшего свои лучшие вещи. В этом шкафу стоят: Бенвенуто Челлини, Джек Лондон, Бальзак, Пушкин, Толстой1.

1 Ю. Олеша. Кое-что из секретных записей попутчика Занда. - "Тридцать дней", 1932, № 1.

Это книжный шкаф зрелости. Выделено то, что культура писателя - "из плохого книжного шкафа" ("Книжные шкафы могут портить даже классиков").

Свое литературное происхождение, по мнению Виктора Шкловского, Юрий Олеша ведет от испорченных классиков.

Итак, одни классики были испорчены книжным шкафом, а другие роскошными переплета-ми, и поэтому Юрию Олеше ничего не оставалось, как загрузить книжный шкаф своей юности стихами о виконтах, полумасках, розовых авто, денди, грушах и гейшах, а также о газелях, мадемуазелях, иммортелях, ритурнелях, метрдотелях и красотелях.

Вскоре после того как Юрий Олеша написал стихи о королевских гробницах, он стал писать стихи о паровозах.

Можно даже сказать, что и те, и другие он писал одновременно.

Однако стихи о паровозах не сыграли существенной роли в те годы, когда они создавались. Свистя и обдавая дымом, они въехали во второй период творчества писателя. Заложенные в этих стихах свойства обнаруживали себя в более поздних произведениях, и их можно узнать, как по оттенку седины угадывается цвет уже поседевших волос, как угадывается военная выправка в прямой спине отставного полковника.

Обе тенденции проявляли себя чрезвычайно энергично, но всегда в разное время. Так, тенденция королевских гробниц (очень преображенная) плодотворно проявила себя в "Трех толстяках", а тенденция паровозов не менее плодотворно (почти не преображенная) проявила себя в "Строгом юноше" и последующих за ним произведениях.

Во всем, что написал Юрий Олеша, сначала явственно звучал голос стихов одесской юности, а потом все более определенно стали слышаться свистки паровозов.

Эти две литературы, в которых одновременно работал Юрий Олеша, но создали единства и не повлияли друг на друга. Они кое-как уживались в коммунальной квартире творчества этого человека.

Но в то же время и скандалов они друг другу не устраивали. Между элегической и публицис-тической струями в творчестве Юрия Олеши иногда возникали недоразумения, но, конечно, серьезного конфликта никогда не было. Как элегическая струя, так и публицистическая струя были между собой, несомненно, связаны. Эта связь состояла в том, что и та и другая были одина-ково плохи. Я не натравливаю элегию на публицистику, я не науськиваю публицистику на элегию.

Я сталкиваю хорошие стихи с плохими. Поэтому я разрушил единство "Беатриче" и "Игры в плаху" и решительно настаиваю на том, что "Три толстяка" к газете "Гудок" отношения не имеют.

Так подробно, долго и обстоятельно я говорю о произведениях Юрия Олеши, предшествовав-ших роману "Три толстяка", не для того, чтобы создать иллюзию пересмотра художественных ценностей и воздать должное забытым страницам.

Такого намерения у меня нет. Я говорю об этих произведениях, потому что не считаю единственной обязанностью историка литературы демонстрацию непреходящих художественных ценностей. Напротив, я думаю, что для историка литературы такая демонстрация может не быть главной, но что главной его задачей должно быть создание непрерывного ряда. В непрерывном ряду выделяются более существенные обстоятельства и лишь прочерчиваются незначительные. Все это имеет значение, если деятельность писателя рассматривается как историко-литературный отрезок историко-литературного процесса.

Лирика, поэмы и драмы Юрия Олеши, написанные до "Трех толстяков", могут стать предметом исследования только для того, чтобы не возникло подозрения, будто писатель является совершенно неожиданно, и неизвестно откуда, что он пришел не из реальной истории, а выскочил из первой главы критико-биографического очерка.

Юрий Олеша пришел из плохой литературы, но из прекрасной литературной эпохи. В этой эпохе было из чего выбирать. Юрий Олеша выбрал: плохую литературу.

Это произошло потому, что Юрий Олеша всегда, и чем дальше, тем увереннее, шел путем, который указывали наиболее в этот момент выдающиеся представители литературы и искусства. С юных лет Юрий Олеша любил вскакивать по трубе, которая трубила громче других.

Традиция Олеши не однажды была плохой, но всегда она совпадала с господствующей.

При этом он судил поверхностно и почти всегда ошибался.

В таких тревожных и неблагоприятных обстоятельствах начинался роман "Три толстяка" и с ним литературный путь Юрия Олеши.

На этом заканчивается изучение отрочества и начинается изучение творчества.

Самое удивительное в первом романе Юрия Олеши это его жанр.