Прасковья Орлова-Савина - Автобиография Страница 24

Почти во всех этих спектаклях участвовала моя любимица Катя Санковская. Она была моложе меня лет на 5–6[25]. Ее по сиротству приняли очень маленькую, лет 7–8, и как-то в нашей школьной игре она более других оказывала ловкости и способностей, так что когда Ф. Ф, Кок<ошкин> перевел драму «Жизнь игрока» и там нужна была девочка… конечно, хотели мне отдать Жоржетту и на первой считке, у директора в доме, меня возили и на репетицию, но все видели, что я не по летам высока, и решили дать Кате Санк. с тем, чтобы я учила ее. Итак, рано увидав все хорошее, я еще более пристрастилась к театру и всегда любила, чтобы добродетель торжествовала, а порок был наказан!.. Катя все роли исполняла с большим чувством, и как было не плакать, когда в «Рауль де Креки» она сидит с отцом и матерью в тюрьме… потом спускают ее по веревке, она спасается от преследования добрейшего Ивана Карповича Лобанова, который представлял злодея! прибегает к царю, испрашивает прошение и с этой бумагой снова бежит в тюрьму. Или в «Жоко» сидит она на скамеечке под деревом, разбирает цветы, и вдруг к ней, по всей сцене, ползет огромная змея… она с ужасом влезает на дерево — змея за ней… она страшно кричит, и первая прибегает обезьяна. Катя прямо с дерева бросается к ней, обезьяна ее уносит, а змею убивают. Ну подумайте! сколько тут сильных ощущений — для детского сердца.

Этим способом, чтобы меня брали на выход — я имела удовольствие восхищаться игрою Вас. Мих. Самойлова и его старшей дочери Марии Вас. (впоследствии бывшей замужем за купцом Загибениным и очень дружной со мною). Чтобы не забыть упомянуть о моем первом знакомстве с Александрой Михайловной Каратыгиной, тогда еще Колосовой. Вскоре, по возвращении ее из-за границы, она с матерью Евгенией Ивановной и в сопровождении отца Вас. Андр. Каратыгина приезжала в Москву, что-то играла, а ее матушка плясала по-русски. Но это, верно, было при самом поступлении моем в училище, потому что я их на театре не видала; а приезжали они в школу, на свободе делать репетиции на нашей сцене… тут помню, что нам позволено было гурьбой стоять в зале и, глядя на них, не шевелиться…

А что мне пришло теперь в голову: верно, наш добрый директор, так страстно любивший искусство, нарочно назначал репетиции в школе разным знаменитостям, чтобы показать воспитанницам хорошие примеры. К нам приезжала и Каталани-вторая и тоже пела что-то, репетируя. Помню я чуть-чуть и Сандунову — певицу времен Екатерины 2-й. Но эта была старушка и приезжала кого-то посетить в школе. Я на все знаменитости смотрела с восторгом и почти знаю биографии всех.

Итак, стояли мы толпой и глазели на Колосовых… Они, уставши от репетиции, спустились со сцены в залу и сели отдыхать… мы, еще более стеснившись, с большим любопытством уставились смотреть на них… Я, как маленькая, была впереди с другими… вдруг видим, они манят кого-то… мы начали переглядываться… Но Ал. Мих., глядя прямо на меня, говорит: «Вы, душечка!., вы подойдите!» Девицы толкнули меня в спину, и я, сконфузившись, неловко подошла и присела! «Ah! Comme elle est gentille!»[26] — сказала А. М., взяв меня за подбородок, обратилась к Кар., что-то сказала ему… он вынул синенькую ассигнацию (старинную в 5 руб.) и подал. Она, отдавая мне, сказала: «Возьмите, душечка! это вам на ленточки в косы…» — поцеловала и отпустила меня. Я покраснела, как вареный рак, да и не мудрено, когда после такого торжественного выхода я заметила, что от моих огромных кос, обвитых кругом головы, висят спереди завязанные грязные-прегрязные шнурки… А все-таки мне было очень приятно такое предпочтение! и через 12 лет, когда я была замужем за Ильей Васильевичем Орловым и мы принимали и угощали у себя Ал. Мих. с мужем и дочкой, я от души благодарила ее за дорогой и лестный в то время для меня подарок.

Теперь надо рассказать еще одну особенность в моем детстве. Я любила Богу молиться! Бабушка всегда, гуляя, водила нас в церковь, и мы очень любили «целовать Боженьку!». И это так укоренилось во мне, что, поступя в школу, я почти каждый праздник упрошу надзирательницу, которая собирается к заутрене, взять меня с собою и всегда вставала с удовольствием… и когда, за дурной погодой или по ранней репетиции, я не могу попасть к поздней обедне, то отстаивала и раннюю. Однажды, не знаю от угара или от усталости, мне сделалось дурно, а я всегда имела привычку становиться против иконостаса, на клиросе, там, где не служат, — пол каменный… а я, верно, не поняла, что у меня кружится голова, да как стояла, так и грохнулась лицом на пол и разбила его в кровь; когда пришла в себя, вижу, меня держит на коленях почтенная Любовь Петровна Квашнина и вытирает лицо холодной водой. Затем она приказала лакею отвезти меня с надзират. в ее карете в училище. С тех пор — увы! — меня брали реже и только по усиленной просьбе. Эта хорошая привычка сохранилась у меня на всю жизнь. И теперь долго не быть в церкви — для меня лишение. Хотя истинно говорю: и до сих пор я не научилась молиться как должно! Иногда только благодарю Господа за теплую молитву, покаянные и благодарные слезы!

Я уже упоминала, что читать выучилась очень рано и хорошо, а писала очень дурно. Когда меня привели в училише — это было незадолго до экзамена, так что еще ни в один класс я не была назначена. Подходил Великий пост — время экзамена; и не только я, даже маменька, придя меня навестить, слышала, как старшие девицы упрашивали учителя словесности Калайдовича спросить у них на экзамене только то, что каждая выучила в эти последние дни, и он принужден был это делать, не желая их и себя компрометировать. Да и девицы-то были все старшие… талантливые. Маменька посмотрела, послушала и говорит: «Сохрани Бог! неужели и ты так же будешь учиться?» Вероятно, я обещала противное, и если отчасти сдержала слово, то благодаря только дивной памяти! Помню, что была не столько ленива, сколько рассеянна благодаря раннему развитию таланта и частым занятиям на сцене. А кстати, и все учителя меня очень любили. На первом экзамене, вначале, я не должна была участвовать и, разгуливая по комнатам, смеялась тщетным усилиям девиц «зимой идти в лес по малину», т. е. стараться в несколько дней поймать то, что упущено целые годы. Всех смешнее был класс священника! он был старичок, учил очень давно… почти никогда, никто прилежно у него не учился, но на это мало обращали внимания и его терпели. Слышу, как он бранит девиц: «Лентяйки! не хотели учиться, а теперь просите, чтобы спросить, которая что знает… где же мне упомнить?..» — «Да вы, батюшка, делайте как и прежде: ведите рукой и двумя пальцами и указывайте: которая знает, та и ответит на предложенный вопрос». Он, бывало, задаст вопрос и сделает из пальцев «козу рогатую… козу бодатую»… да так и ведет руку мимо девиц, которая знает, та и сделает движение вперед. Свящ. заметит, остановит руку и скажет: «Ну хоть вы ответьте» — и назовет по фамилии. Так всегда подобные проделки и совершались… Старшие девицы, увидя меня и уже зная мои способности и мою смелость, сказали батюшке: «Прикажите этой девочке что-нибудь выучить, у ней чудесная память, она сейчас приготовит, а у вас все-таки будет хоть одна маленькая отвечать». Он подозвал и спросил: «Можешь ли ты, малютка, выучить поскорей и несколько строчек?» — «Могу-с». — «Так вот тебе: выучи и приходи, я тебя послушаю». Не прошло 10 минут, как я явилась, ответила наизусть заданное и тем обрадовала доброго старичка священника. В давние времена, во время экзамена из закона Божия, никто из девиц не садился, а все стояли полукружием, меня поставили с краю. Священник провозгласил: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа! начнемте… с кого бы начать?., да вот: большой человек», — указывая на меня, сказал батюшка. «Что есть Бог?..» — «Бог есть существо всех высочайшее, Которое всегда было, есть и будет…» — или что-то подобное. Отчеканив эти слова, я присела и ушла… вслед за мной, слышу, начальство расхохоталось, поняв приготовленный фокус, а надзирательницы встретили меня бранью, как я смела уйти?.. «Да что же мне там делать? я все сказала, что приказал батюшка, а больше я ничего не знаю». Сейчас припомнила, что и на этом экзамене я уже была ответчицей: учитель грамматики приказал мне выучить басню, а я и без того множество их знала и нарочно выбрала басню «Чиж и еж», она кончается словами: «Так я крушусь и жалею, что лиры Пиндара мне не дано в удел: я б Александра пел!» А я знала, что одного из начальников звали Александр Вас. Арсеньев, и слыхала, что он очень умный, хороший, но странный. Например, говорили, что он вздумал съездить в Париж вскоре после 12-го года и поехал… а ведь в те времена, кроме дурных дорог, еще ничего не было… Вот он подъехал к самому городу Парижу, вышел на несколько минут из коляски, постоял недолго подле забора, снова сел в экипаж и поехал обратно в Москву. Конечно, я еще тогда не знала этого, но он мне понравился, и, читая бойко и смело басню, при последних словах я обратилась к нему и так торжественно сказала: