Павел Лосев - На берегу великой реки Страница 24

Коля ушам своим не верил. Никогда он не слышал от Трифона такого. Точно подменили его.

Наконец Коля в седле. Он гордо осматривался вокруг. Серой, выцветшей пеленой лежал снег. Где-то в саду стрекотала непоседа-сорока. Ей солидно вторила охрипшая галка, накликая непогоду.

Трифон гулко щелкнул Воронка ладонью по животу:

– Но, бедовый!

А Воронок даже не пошевельнулся. Голова его снова клонилась к земле, будто и не к нему обращался конюх.

Тогда Трифон вытянул из валенка витую плеть на коротком черенке и слегка хлестнул мерина по крутым бокам. Но тот, фыркнув, спокойно пожевал губами и не тронулся с места.

– Ах ты, шаромыжник! – рассердился конюх. – Долго я с тобой канителиться буду? Вот огрею как следует быть, оставишь свои купрызы.

Трифон изо всей силы ударил мерина плеткой. При других обстоятельствах Коля непременно пожалел бы лошадь, но теперь ему просто досадно и хочется снова заворчать на Трифона: почему он не оседлал Аксая?

Воронок махнул хвостом и неуверенно сделал два шага вперед. Плеть взвилась опять, и мерин на этот раз не отважился остановиться. Так дошел он до кустарника, с опаской кося глазом в сторону Трифона. Здесь протоптанная тропинка кончалась, и к большой досаде Коли, Воронок быстро засеменил назад, к конюшне.

Когда до нее оставалось несколько шагов, из-за угла вывернулся Кузяха.

– Ой, умора! Ой, забава! – потешался он, хлопая себя старыми отцовскими рукавицами по бокам. – Ну и коняга! Мешок с костями, чучело огородное!

– Вот я тебе задам, – погрозил Кузяхе подоспевший Трифон. – Сам ты чучело. Конь вполне стоящий. Понимать надо.

Коле неловко перед Кузяхой, и он сердито крикнул на него:

– Ты чего уставился?… Только тебя здесь и не хватало. Пошел прочь!

Наклонившись всем туловищем вперед, он пытался достать рукой до Кузяхи. Но тот ловко отпрянул в сторону, а ездок, не умеющий твердо держаться в седле, медленно сполз в снег. Воронок быстро исчез в воротах конюшни. А Кузяха хохотал, низко приседая на корточки.

Коля быстро поднялся, молча стряхнул снег с тулупчика, щеки его разгорелись, губы прикушены.

– Я вот ему задам, – затряс Трифон плетью, угрожая то ли Воронку, то ли Кузяхе.

– Не замай! – сурово сказал Коля. Он произнес «не замай» так, как обычно произносят эти слова грешневские мужики – басовито, упрямо.

Трифон нерешительно опустил плеть к земле.

– Ин будь по-твоему. Не трону. Но отстегать его, шельму, следовало бы. Потому не каркай под руку. – Это уже адресовалось прямо Кузяхе. И он, чувствуя опасность, на всякий случай спрятался за угол конюшни. Пожалуй, не следовало бы так смеяться. Барич, наверно, думает, что это он над ним. Через минуту Кузяха высунул голову из-за угла. Трифон куда-то исчез, а Коля задумчиво стоял около того места, где он бесславно соскользнул наземь.

– Что, струхнул? – заботливо спросил Кузяха. – Чай, сердце в пятки? Эге!.. А я вот не боюсь.

Кузяха говорил это без всякого умысла. Правда, он всегда любил немного похвастаться, но сейчас сказал то, что давно всем известно. Однако Коле показалось, что его приятель опять начал подтрунивать над ним.

– Сам-то хорош! – вскипел он. – Так уж будто никогда и не брякался с лошади? Знаю, знаю. Падал! У тебя метина.

Кузяха невольно надвинул шапку на лоб. Ему не хотелось, чтобы виден был узкий рубчатый шрам – след его неудачной прошлогодней скачки в ночное.

Из-за поворота показался Трифон с понурым Воронком.

– Прочь, не надо! – запальчиво крикнул Коля. – Убери этот мешок с костями. Аксая давай! Сию минуту!

Конюх растерянно моргал красноватыми старческими глазами. Что делать? Как поступить? Вести Аксая? А вдруг задурит? Выкинет какой-нибудь фортель, век помнить будешь. Но и не вывести нельзя. Обидится барич, чего доброго, еще отцу пожалуется. Правда, Трифон знает, что Коля не ябедник. А все-таки не простого он роду-звания.

Покряхтев, Трифон повернул обратно и вскоре вывел Аксая. Рыжий, красивый жеребец дико озирался. Белки его глаз были налиты кровью. Он звонко ржал, сердито грыз удила, стараясь выплюнуть их из наполненного пеной рта.

– Ну, балуй у меня! – прикрикнул Трифон, сдерживая коня и то и дело оглядываясь назад.

А Коля возбужден. Аксай не кажется ему страшным. Кузяха и не на таких скакал.

Больших трудов стоило Трифону усадить юного седока. Держа Аксая под уздцы, конюх осторожно вел его по снежной тропе.

Мало-помалу конь успокоился. Он уже не стремился куснуть седока за ногу, как пытался это сделать сначала. Трифон доволен. «Ишь, бестия, за ум взялся», – тихо ворчал он и уже не так крепко держал узду. Хитрый Аксай, почувствовав это, сильно брыкнул ногами. И Коля, подброшенный вверх, вылетел из седла прямо в сугроб. Не успел он прийти в себя, как услышал обидный Кузяхин смех:

– Раз! Кислый квас!

Ах, так! Ну, шалишь, дудки! Теперь Коля не отступит. Вскочив на ноги, он бросился к Аксаю, которого Трифон нещадно лупил плетью.

– Пусти, я сам, – приказал он конюху, когда тот снова усаживал его на спину коня. Трифон отступил в сторону, держа в руке самый кончик повода. Это только и нужно было Аксаю. Он поднялся на дыбы. И Коля опять в глубоком снегу. А Кузяха опять тут как тут:

– Два! На лугу трава!

Кинуться бы к Кузяхе, задать ему жару, чтобы не кричал под руку. Да не до этого. Некогда! Коля опять забирается на коварного коня. И вот уже Кузяха не успевает считать:

– Пять! Картошку копать!..

– Восемь! Сено косим!..

– Десять! Сено весить!..

Упасть десять раз за какие-нибудь четверть часа – не шутка. Трифон перепугался, у него руки тряслись. Как это только можно? Упрямый барчук совсем себя не жалеет. Того и гляди ногу вывихнет. Снег хоть и мягкий, но всякое бывает: падаешь на пух – ан камень.

– Для начала вроде бы и хватит, Миколай Лексеич, – жалостливо уговаривал он барича.

– Еще разок, дядя Трифон, самый последний, – не сдавался Коля, ставя ногу в стремя.

И все повторилось сначала.

Даже Аксай, и тот в изумлении: что же это такое происходит? Он уже не так энергично прибегал к своим коварным приемам. Коля научился туго натягивать поводья. Удила больно рвали коню губы, когда он пытался брыкнуть задом или подняться на дыбы. Волей-неволей приходилось покоряться.

Кузяхе стало скучно. Счет дошел до семнадцати и кончился. Больше, пожалуй, ничего не случится.

А Коля уже гарцевал самостоятельно. Трифон стоял в стороне и довольно ухмылялся. Не зря говорят: смелость города берет. Укатали сивку крутые горки.

С видом победителя ехал Коля по кругу мимо высоких снежных сугробов с отчетливыми следами его неудач.

«А что, если проскакать вдоль деревенской улицы? – неожиданно пришла в голову льстившая его самолюбию мысль. – Тогда все увидят – и Савоська, и Мишутка, и Алеха».