Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография Страница 24

Еще двух помощников она нашла у Филина. Она, как и посоветовал ей Жак, пошла на соседнюю улицу и обратилась там к первому встречному мальчишке. Тому было лет одиннадцать-двенадцать, у него были живые наблюдательные глаза; звали его, как выяснилось потом, Батистом; он держал за руку совсем уже крохотного малыша и просьбе ее нисколько не удивился.

— От кого сказать?

— От Жака. С улицы маршала Фоша. — Рене научилась уже ссылаться на отсутствующие авторитеты и пользоваться их заочной поддержкой.

Батист кивнул и приказал своему подопечному:

— Стой, не уходи никуда. Вчера ушел, — нажаловался он Рене. — На ярмарке были — я его три часа потом искал. Залез под карусель и заснул там. Хорошо под колеса не попал. Последи за ним. Его Люком звать…

Он вернулся с Филином и еще одним парнем, стал в отдалении и снова взял за руку Люка, который, по его мнению, каждую минуту мог исчезнуть. Филин был одет по той же моде, что и Жак: бант на шее, лиловая рубашка навыпуск, узкие брючки, лакированные ботинки — все не к месту и не ко времени, как генеральский мундир, носимый везде и во всякое время суток и только в бою сменяемый на гимнастерку. Но если к Жаку эта одежда только прилипала и еще не пристала вплотную, то с этим франтом она срослась окончательно. Второй парень, крупный, неповоротливый, в светлой коричневой паре, гляделся важно и спесиво, но и у него это выражение лица сменялось просительным и даже заискивающим, когда он поворачивался к спутнику.

— Помоги, Филин. Дай работу какую-нибудь. Без бабок сижу — совсем прожился. Девки все. Сосут как конфету. В кредит и слышать не хотят. Никаких грошей не хватает.

— А ты их так бери, — сказал ему тот. — Что им платить вообще?

Парень вспыхнул с досады:

— Так это только ты можешь. Ты у нас каид.

(Глава банды на французском жаргоне. Примеч. авт.)

А я без них не могу. Мне они каждый день нужны, и не какие-нибудь, а покрасивше, поприличнее. Дай, Филин, что-нибудь подходящее. Я отработаю при нужде. Позовешь — разве я откажу когда?..

Филин не отвечал: видно, точил на него зуб или набивал себе цену — как некий чиновник, который, как известно, ничто так не любит, как показать свою силу и унизить просителя. Вместо ответа он зорко оглядел улицу и нашел на ней Рене.

— Это ты от Жака?.. — В его взгляде было нечто оправдывающее его кличку: глаза его хоть и не были похожи на два круглых блюдца, но глядели столь же неотрывно и жестко, как у сравниваемой с ним птицы. — Как он там? — Он приветливо осклабился, в лице его появилось умело разыгранное тепло и участие. В воровском мире — точно так же как в бюрократическом (чтоб продолжить сравнение) — уважение к рекомендателю переносится на посыльного и здесь тоже не обходится без оказания необходимых почестей и произнесения любезностей. — У него неприятности? Ты ему скажи, мы поможем. В беде не оставим, — добавил он внушительно, обращаясь к публике сзади него, хотя там были только Батист с малышом да субъект в коричневом костюме, который слушал его рассеянно и был занят своими, далеко не радостными мыслями. Филин отметил эту невнимательность, запомнил ее и нарочито ласково обратился к Рене: — Что у тебя? Чем могу помочь?

Рене рассказала, в который уже раз, про зловредный плакат и про борьбу с клеветниками и эксплуататорами рабочего класса. Филин слушал и не слушал в одно время.

— На стреме, словом, постоять? — подытожил он, перебив ее. — А почему, зачем — этого не надо. Чем меньше будут знать, тем трудней потом сдать будет, — пояснил он, видя, что она совсем неопытна. — Ты работу хотел? — оборотился он к парню в коричневом, который совсем уже рассеялся и глядел по сторонам, хотя и сохранял просительную позу. — Возьмись. Жак просит. А я по делам пойду, — и ушел стремительной походкой, похожий на птицу — уже не на увальня-филина, а журавля на длинных ногах-ножницах. У него было столько дел, что он решал их именно так, как большой начальник: по два, по три разом, закрывая одно другим и сталкивая двух просителей носом к носу.

Если Филин слушал и не слушал Рене в одно время, то парень не слушал вовсе и пропустил мимо ушей все ею сказанное.

— Что у тебя? — спросил он ее, обретая прежнюю важность и даже сановитость.

— На стреме постоять. — Рене научилась воровской краткости.

— На стреме? — Парень опешил от ее дерзости, но спросил все-таки: — Сколько дашь?

— Ничего, наверно, — беспечно отвечала та. — Может, у отчима выбью что-нибудь, но вряд ли.

Парень оторопел вдвойне и воззрился на нее исподлобья. Так низко его еще не опускали.

— Может, свечку подержать? Твоему отчиму?.. — Он ругнулся про себя и двинулся восвояси. Батист, следивший за порядком в отсутствие Филина, напомнил ему:

— Филин недоволен будет. Он не любит, когда не подчиняются.

Парень остановился на полпути, подумал, признал справедливость его слов, обратился к Батисту:

— Может, ты постоишь? Не мне же: меня за версту видно. Как телеграфный столб буду.

— Можно, конечно, — покладисто согласился тот. — Но надо дать что-нибудь. У тебя девки, а у меня этот на руках, — и показал на Люка.

Парень ругнулся, выудил из кармана серебряную монетку.

— Последняя, — не то соврал, не то сказал правду он и ушел, бормоча ругательства. Батист припрятал денежку.

— С Люком пойдете? — спросила его Рене. — Он не помешает?

— Наоборот. Поможет только, — сказал Батист. — Будешь стоять с ним — на тебя никто не подумает. Верно, Лючок?

— Верно, — прокартавил тот, и Рене так и не поняла, работают ли они вдвоем, в паре, или Люк и вправду — вольная птица…

На дело пошли ночью. Вечером отсиживались в кафе, где Рене истратила на сэндвичи и пиво, которого не пила, некую накопленную ранее сумму, потом у Леона, где допивали уже не закусывая. Она сказала матери и отчиму, что едет к отцу, так что операцию скрыли даже от Жана. Действовать надо было в Париже, но в этом и заключалась соль замысла: врага настигали в его же логове. Можно было подъехать на автобусе, но Леон и Батист настояли на пешем переходе: разношерстная компания, да еще на последнем рейсе, могла задним числом привлечь к себе внимание специалистов. С той же конспиративной целью они прошли весь путь не главными улицами, а узкими переулками и задворками. Леон шел впереди крупным размашистым шагом свободного художника, ничем в жизни не стесняемого и не обремененного; за ним, соблюдая расстояние, катился Батист с ведрами в руке; далее, тоже на определенной дистанции, спешила Рене, таща за собой Люка. На площади у конечной станции автобуса было темно — глаза выколи, так что непонятно было, как можно исправить что-нибудь в плакатах, которых было тут великое множество: все стены были ими обклеены, но оказалось, что Леон обладал зрением кошки. Он без труда разглядел ползущих отовсюду бандитов с кинжалами в зубах: их было тут что тараканов в его гостинице — и принялся за дело с искусством и вдохновением истинного художника: клал последние штрихи и мазки на незаконченные творения и доводил их до совершенства. Батист подсовывал ему ведерко с краской и зорко следил за дальними и ближними подступами к площади; Рене была занята тем, что опекала Люка и была, как ей казалось, лишней в этой компании. Она не знала еще своего истинного назначения «подсадной утки», и выяснилось оно для нее самым неожиданным и драматическим образом.