Николай Бондаренко - В воздухе - испытатели Страница 24

Вдруг сильный раскат грома прокатился над нашими головами. Это было так неожиданно, что мы даже вздрогнули и удивленно посмотрели вверх.

- Ого, как господь-бог на летный состав разгневался! - сказал Чуваев. Зима, а гром и молния. Интересно... Пошли ребят удивим.

Мы тут же направились в летную комнату.

В комнате было шумно. Летчики, чтобы как-то заглушить тоску по полетам, "развлекались".

В это время открылась дверь и в комнату вошел командир эскадрильи подполковник Голофастов.

- Товарищи офицеры! - подал команду Гречишкин - старший по званию.

- Ну что, опять ерунду всякую рассказываете? - строго спросил Голофастов. - Занялись бы делом...

- Товарищ командир, мы кто пищу после обеда переваривает, кто байки рассказывает, - сказал Хрипков. - Погоды нет, вот и... А что делать? Все авианауки уже, можно сказать, изучили досконально...

- Летать надо! Садитесь.

- Садись! - скомандовал Гречишкин.

- Так, - высоко поднял Голофастов голову. - Давыдов и Завьялов, берите парашюты и шагайте на Ли-два Козлова. Летим на УБП по маршруту на Суздаль и Ярославль...

- А что, уже летная погода? Можно и мне? - спросил командира я.

- Погода, какая есть. Приказ начальника - летать в любую погоду, и его нужно выполнять, - сказал снова строго Голофастов и продолжил: - Слетаю с Давыдовым и Завьяловым, а потом пойдут по маршруту другие экипажи. Понятно?

- Понятно.

- Товарищ командир, я к полету готов! - доложил Завьялов. - Этот маршрут на моей карте проложен.

- Хорошо, - сказал Голофастов и шагнул к двери. Мы, отталкивая друг друга, прильнули к окну.

На дворе по-прежнему густыми мокрыми хлопьями падал снег. На высоте полета наверняка было страшное, катастрофическое обледенение. И такая у земли была отвратительная, нулевая видимость, что все мы как-то в одно мгновение затихли.

Но вот Петр Михайлович Хрипков закурил и тихо, с серьезным видом запел первый куплет одной нашей фронтовой песенки:

Перебиты, поломаны крылья,

Дикой болью всю душу свело.

И зенитными пулями в небе

Все дороги мои замело...

- Эх, братцы, братцы, - вздохнул он глубоко, - все-таки нелетная сейчас погода и все! Существует и не может не существовать нелетная погода.

- Михалыч, про погоду потом... Ты вот скажи, зачем поешь ерундовые песни, - проговорил Пьецух.

- Какие-такие "ерундовые песни"?

- Неидейные.

- Ничего подобного! У нас, на фронте, все песни были идейные. Это начало такое... А вот послушай третий куплет:

Но взметнутся могучие крылья,

И за все отомщу я врагу,

И за юность мою боевую,

И за горькую нашу судьбу!

- продекламировал Хрипков с жаром и спросил:

- Ну, как?

- Ничего. Ничего хорошего... - сказал Пьецух.

- Ну, это ты мне брось. Значит, ты на фронта не был... А в отношении погоды и вылета экипажа Голофастова нужно еще подумать. Хорошо нужно подумать!

А тем временем Давыдов и Завьялов взяли у укладчика Назаренко свои парашюты и, забросив, словно по команде, одновременно их за плечи, направились к выходу.

Мы молчали, а они вышли из здания и зашагали по узенькой снежной тропинке. Вскоре они уже шагали, облепленные снегом.

- Вот тебе и "перебиты, поломаны крылья", - сказал задумчиво Валентин Зверев.

А снег все шел и шел. И казалось, что никогда он уже не остановится; казалось, никто уже не остановит и Ли-2 Козлова, который надрывно гудел на стоянке своими мото.рами: все шло своим чередом.

Я увидел, что Хрипков и Гречишкин стоят в стороне и очень серьезно о чем-то говорят. Встретив мой взгляд, Хрипков позвал меня пальцем к себе. Мы с Осиповым подошли.

Хрипков убежденно говорил в это время Гречишкину:

- Василий Константинович, ты - замечательный боевой летчик, герой, отличный летчик-испытатель, уважаемый в эскадрилье человек... Ты, по-моему, видишь, что наш командир, наш Владимир Ефремович допускает сейчас ошибку, которая может привести к тяжелому летному происшествию... Так я, Василий Константинович, говорю? Ведь сейчас в высшей степени погода нелетная, погода в высшей степени опасная...

- Так, Михалыч, так... Но только, дорогой, ты в самом начале нехорошо сказал... - улыбнулся Гречишкин, слегка стуча своим полусогнутым указательным пальцем в грудь Хрипкова.

- Не скромничай! Не надо скромничать, когда есть заслуги, Василий Константинович! - и серьезно продолжил: - Нужно тебе сейчас, не медля ни секунды, идти к Ли-два и говорить с Голофастовым. Говорить о прекращении полета. Это нужно. Понял меня, Василий Константинович?

- Понял, Михалыч, - ответил Гречишкин и быстро зашагал по той же узенькой снежной тропинке, по которой только что прошли к самолету Давыдов с Завьяловым.

- Да скажи ему, что это мнение летного состава эскадрильи! - бросил Гречишкину вдогонку Осипов.

- Скажу, Геннадий Фоккович!

- Послушается ли? - спросил Хрипкова и Осипова я.

- Бог его знает... Человек он напористый, - проговорил Хрипков. Понадеется на свою технику пилотирования, а Ли-два этот, обледенев, рухнет на землю... Ведь сколько мы с Володей Вишенковым и Мишей Голубчиком, моими фронтовыми летчиком и стрелком-радистом, летали в плохую погоду на Пе-два на разведку, - продолжал на одном вдохе говорить Хрипков, - а в такую сволочную погоду и мы не летали. Так я говорю, Бондаренко?

- Так, Михалыч. Летать сегодня нельзя. А потом я тебе скажу по секрету: Ли-два - это не такой уж благоустроенный для интенсивного обледенения самолет...

Мы разговаривали и смотрели на стоянку самолетов, на Ли-2 Козлова.

Долго еще, когда поднялся в фюзеляж Гречишкин, работали на малом газу его моторы.

Но вот, наконец, правый, а вслед за ним и левый винты остановились. Из фюзеляжа по сварной лесенке один за другим сошли на землю наши товарищи полет был командиром отменен.

А снег все шел и шел...

И мне подумалось в эти минуты: "Существует, к сожалению, и не может еще не существовать в пятидесятом году для авиатора погода нелетная. И ничего не поделаешь. С нею нужно пока считаться..."

Опасностям наперекор

Первый полет - это самое памятное, самое замечательное и дорогое в жизни каждого летчика событие!

Нет-нет, да и вспомнишь тот весенний денек, когда впервые от тебя ушла вниз земля, когда завис над ней на высоте твой самолет, стали домиками дома, открылся взору круговой, невиданный ранее простор. Вспомнишь и своего инструктора - дорогого человека, кто дал путевку в небо, его доброе и строгое: "Придержи ручку, придержи..." Вспомнишь его усталое лицо и покрасневшие глаза к концу летной смены...

Да, где бы мы, летчики, ни были, где бы вместе ни встречались, обязательно вспоминаем летного учителя. Так было и будет.