Александр Бондаренко - Михаил Орлов Страница 24

При вступлении в Красное Село предписано было офицерам быть “уже всегда под пудрою”, исправить у нижних чинов на касках козырьки и плюмажи, так как они “не прямы”, одеть рейткнехтов[66] “по форме”, офицерам непременно иметь в ольстредях[67] пистолеты. Вслед за этим на неисправных офицеров наложены были взыскания»{90}.

Было понятно, что гвардия вновь возвращается в душную атмосферу «фрунтовой эквилибристики» и мелочных придирок, что придётся думать о красоте строя, а не о победе в будущей войне… Казалось, что Тильзитский мир поставил крест на патриотическом желании свести счёты с французами за Аустерлиц.

23 августа гвардия торжественно вступила в Петербург: первой шла пехота, за ней — артиллерия, потом — кавалерия, шествие которой открывал Кавалергардский полк.

Затем кавалергарды отправились на Шпалерную улицу, где находились полковые казармы и офицерские квартиры, а корнет Колычев, по приказанию цесаревича Константина, — прямиком на гауптвахту, под арест. Вина офицера заключалась в том, что он попробовал отпустить усы, которые в то время имели право носить лишь офицеры лёгкой кавалерии, гусарских и уланских полков. Вот такой ужасный проступок! Ну и что с того, что Колычев имел за Аустерлиц орден Святой Анны 4-й степени? Преступление против установленного порядка оказалось весомее боевых заслуг.

А ночью в казарме повесился рядовой солдат, очевидно, не ожидавший ничего хорошего от предстоящей мирной жизни… И это несмотря на то, что отношение к нижним чинам в Кавалергардском полку было, по определению современника, «патриархально-снисходительным», строгость наказаний — «весьма умеренная», а кулачная расправа офицеров с солдатами и унтерами вообще «считалась предосудительной»…

«Не успели войска вернуться из Пруссии, как требования маршировки “в каденс, тихим шагом”, “сохранения позитуры” и т. п. были усилены до последних пределов. Результатом таких требований было то, что на обучение существенному не оставалось времени, и под влиянием спроса стал всё более и более проявляться тип генерала, способного дать блистательный вахтпарад, но не способного маневрировать под огнём на местности. Неохотно и уступая только крайней необходимости, приняли глубокий строй и рассыпную стрельбу, но дух линейной тактики продолжал витать над русской армией»{91}.

Удивительно, но из цитируемого нами третьего тома подробнейшей «Истории кавалергардов» этот период полковой жизни фактически выпадает. Глава V «Тильзит» заканчивается информацией о том, что 30 августа 1807 года все офицеры гвардии, бывшие в походе, были приглашены на высочайший обед в Таврический дворец, а в следующей, VI главе «Отечественная война» после краткого обзора европейских событий даётся письмо полкового адъютанта поручика Михаила Бутурлина от 19 февраля 1812 года с извещением о том, что через несколько дней кавалергарды выступят в поход. Таким образом, можно подумать, что почти пять лет прошли бесследно…

Но это, разумеется, было совсем не так!

На наше счастье, мы можем обратиться к запискам князя Волконского, служившего в полку как раз в то самое «безвременье». Полковые товарищи давно уже не смотрели на поручика, как на выскочку и «баловня фортуны» — в прошедшую кампанию князь показал, чего он на самом деле стоит. Перед началом Прусского похода Волконский был назначен адъютантом главнокомандующего генерал-фельдмаршала графа Каменского, а после его отъезда из армии в том же качестве перешёл к графу Остерману-Толстому, генералу, известному отвагой и самоотверженностью. Ревностно исполняя его поручения, князь заслужил в бою под Пултуском орден Святого Владимира 4-й степени с бантом, а в сражении под Прейсиш-Эйлау, где он был ранен пулей в бок, — золотой Прейсиш-Эйлауский крест. Потом он стал адъютантом барона Беннигсена и за Фридланд был награждён золотой шпагой «За храбрость».

Таким образом, князь превзошёл Орлова и прочих своих ровесников не только чином, но и наградами и, что ещё важнее, боевым опытом… Однако, как нам уже известно, гвардейцам теперь требовались совершенно иные навыки.

О том князь Сергей Григорьевич как раз и писал:

«Тут настаёт мне совершенно другая жизнь, уже не полная боевых впечатлений, а просто тяжкая фрунтовыми занятиями и пустая в общественном быте…

Хотя Кавалергардский полк, в котором я служил, славился составом корпуса офицеров, но в общем смысле моральной жизни не могу ничего сказать хорошего. Во всех моих товарищах, не исключая и эскадронных командиров, было много светской щекотливости, что французы называют point d'honneur[68], но вряд ли кто бы выдержал во многом разбор собственной своей совести. Вовсе не было ни в ком религиозности, скажу даже, во многих безбожничество. Общая склонность к пьянству, к разгульной жизни, к молодечеству…»{92}

Напомним, что всё это Волконский писал много-много лет спустя, когда многих друзей его юности уже не было в живых, а сам он стал совершенно иным человеком, нежели в годы своей лихой гвардейской юности. Именно этим, думается, и обусловлено его критическое отношение к прошлому.

Хотя, как мы уже сказали, времена настали отнюдь не радостные.

Позор Аустерлица и горечь Тильзита определили атмосферу в гвардейских казармах — при том что высшее руководство уже как бы и забыло обо всём произошедшем, заставляя полки готовиться не к сражениям, но к парадам и строго взыскивая с офицеров за любые нарушения формы одежды и рутинных правил службы. Соответственно, офицеры становились раздражительны и резки, их речи — злы и задиристы, порой даже обидны для окружающих.

В Кавалергардском полку участились дуэли, причём насмерть дрались из-за пустяков, из-за сущей ерунды.

«Императрица Елисавета Алексеевна имела обыкновение гулять в Летнем саду по утрам, и однажды была испугана появившимся неожиданно в саду караулом кавалергардов, возвращавшихся после смены в свои казармы; она сказала об этом Государю, и он приказал впредь караулам не проходить через Летний сад. Шеншин[69] пошёл однажды посмотреть, исполняется ли в точности этот приказ, и, войдя в сад, увидел штабс-ротмистра Авдулина[70], ведущего свой караул по одной из аллей. Шеншин немедленно напомнил ему приказ, Авдулин возразил, и слово за слово один другому наговорили дерзостей. Они стрелялись, и Шеншин был убит. Несмотря на это, Авдулин даже не был судим и оставался в полку, как будто даже ничего не происходило»{93}.

Хотя командование полка и получило замечание от Константина Павловича — но только за некоторые нарушения, допущенные при организации похорон злосчастного ротмистра Шеншина…