Владимир Рынкевич - Шкуро: Под знаком волка Страница 25

— Ты, Коля, казак или баба в шароварах? — возмутился Шкуро, который в последнее время часто раздражался и возмущался. — Сидел в городе моим разведчиком и кроме Госбанка ничего не знаешь?

— Ну, так, слышал кое-что. Офицеры будто бы решили восстание начать. Но они ждали Деникина, а сейчас вот…

— А сейчас вот иди к дежурному и передай мой приказ: срочно в сторону города разъезды. Подсылать только местных — темнолесских. И чтобы через час… Нет — через сорок минут я знал всю обстановку.

— Я бегом, Андрей Григорьич.

— Разведчик хренов, — недовольно сказал ему вслед Шкуро. — А теперь, друзья, такой вопрос: у меня в подчинении казачья дивизия из четырех полков и пластунская четырехбатальонная бригада. Таким войском должен командовать генерал. Как мы такое положение исправим?

— Собрать штаб, — быстро и решительно нашелся Перваков. — Слащова, Солоцкого, и объявить приказом.

— Разговорчики, — оборвал его Шкуро. — Ты ж знаешь, как Слащов на меня смотрит. Завидует и ненавидит. А Солоцкий тоже очень умный.

Умный бородач подъесаул Солоцкий — сам поднял восстание в Лабинском отделе, когда услыхал о действиях Шкуро. Армавир брал со своими повстанцами, правда, ненадолго. Сам привел войско в подчинение полковника, теперь же, командуя дивизией, ко всему присматривается и по всем делам имеет мнение. На такого особенно не надейся.

— Деникин объявит приказом, — сказал Наум Козлов.

— Он тебе обещал? Да? — набросился на него полковник. — Вы же с ним друзья. Да? Разве нет? Вот и я с ним еще не подружился. А ему наговорят на меня такого… Да еще в красных газетах всякую чушь обо мне печатают. Я знаю, как надо действовать, только через нашу Раду[22], через Филимонова[23]. Чтобы он обратился к Деникину. Но и с Филимоновым тоже надо договариваться…

Тяжело было Андрею. Почти месяц был он напряжен, как струна. Каждое слово, каждый шаг — это не его казака Андрея Шкуро, а некоего другого человека: руководителя восстания против несправедливой власти, народного защитника, политика, поддерживающего лозунг Учредительного собрания… Поговорить можно только со своими, но радости мало от этих разговоров. Если ты и волк, то в клетке, связанный. Горилки и той лишний глоток выпить нельзя. С девками повеселиться — ни-ни. Даже лезгинку сплясать нельзя. Вот и ходил целыми днями злой, на своих кидался, как пойманный волк.

О том, что в Ставрополе вспыхнуло восстание офицеров, точно узнали даже раньше чем через сорок минут, но подробности события выяснились лишь к утру, когда в Темнолесскую был доставлен штабс-капитан Гензель, еще не успокоившийся после смертельного ужаса пережитого. Петляя по городу, он несколько раз наталкивался на матросов и красноармейцев, отстреливался, бежал, полз по какому-то огромному полю, плутал в лесу и, оказавшись в штабе Шкуро, все еще опасливо озирался и недоверчиво слушал казаков, неохотно отвечал на вопросы. Уже только засветло, когда в штабе появились Шкуро и Солоцкий, штабс-капитан словно понял, наконец, что он спасен, что он у своих. Особенно его обрадовал Солоцкий, с которым встречался на германском фронте.

— О-о! Подъесаул Солоцкий! Какая встреча! Народный герой полковник Шкуро! — восклицал Гензель. — Ваши казаки спасли меня. Я заблудился в лесу и, наверное, опять попал бы к большевикам. Слава богу, что на Руси еще остались настоящие русские люди.

— Рассказывайте, штабс-капитан, что произошло — в городе, — сухо, по-деловому, спросил полковник, которому не понравилось, что гость знаком с Солоцким.

Гензель рассказал, что сбор был назначен на ночь у Варваниской церкви, откуда восставшие планировали двигаться тремя колоннами и по сигналу ракеты атаковать красноармейские казармы, штаб в Европейской гостинице, здание Совета и другие советские учреждения. Однако собрались не все — едва ли десятая часть, — тем не менее решили выступать, надеясь, что оставшиеся примкнут, интернациональный батальон обещал, рабочие дружины намеревались принять участие. Сначала восстание шло удачно. Захватили бывшие осетинские казармы, взяли винтовки и пулеметы, но оказалось, что среди офицеров почти нет пулеметчиков. Большевики стянули свои силы, и по городу понеслись их грузовики с пулеметами. Восстание провалилось. Полковник Ртищев отступил к лесу. Другие разбежались в разные стороны. Многих красноармейцы поймали и расстреляли у ворот тюрьмы.

— Вы знали, что мои войска идут на Ставрополь? — спросил Шкуро.

— Знали. И послали людей к вам, но их перехватили большевики.

— А почему именно этой ночью начали восстание?

— Узнали, что вчера в конце дня добровольцы взяли Тихорецкую.

— Как узнали?

— У нас там есть свой человек. Дал шифрованную депешу. В Тихорецкой красные были взяты врасплох. Командующий Калнин бежал.

— А Сорокин? Его сняли?

— Таких сведений не имею. Он командует войсками красных к востоку от Екатеринодара.

— Деникин продолжает наступление?

— Нам сообщили, что армии дается передышка пять дней. Начнут шестнадцатого. Мы надеялись, что за это время добровольцы нам помогут.

— Боевые офицеры, а действовали так необдуманно. До Тихорецкой — двести верст. Не могли послать связных ко мне. Я бы ударил в момент восстания — и Ставрополь был бы нашим. Верно, Семеныч?

— Возможно, — ответил Солоцкий. — Но там сильный гарнизон.

— Я и без восстания вашего возьму город. Мои войска разгромили в Усть-Джегутинской три красных отряда! Хоть тогда ваш друг подъесаул Солоцкий заблудился со своей дивизией в лесу — не обижайся, Семеныч: что было, то было. В том бою я захватил все обозы и зарядные ящики, уйму хлеба, фуража, тридцать тысяч патронов. На полях возле Усть-Джегутинской и Бекешевской остались тысячи трупов изрубленных нами красноармейцев. Когда красные снова попытались наступать на меня и дошли до этих полей, то немедленно остановились и открыли митинг по своему обычаю. Постановили в наступление не идти — а то ведь их также изрубят. Вообще большевички очень боятся, когда видят поле боя с неубранными трупами своих соратников. Когда я решил идти на Ставрополь и мои войска пересекали железную дорогу, то в Баталпашинской мы изрубили полторы тысячи красных, и если бы не дурак есаул Козликин, взяли бы артиллерию со снарядами. Мне бы те орудия — и у меня тогда была бы армия. Я бы и Ставрополь взял бы и всю группу Минвод. А он испугался, что местные казаки его не поддержат и ушел, бросив такие трофеи. А когда переходили железку, я взял два поезда. В товарном — сто голов скота, пятьдесят лошадей, седла, амуниция, несколько сот винтовок, тысяч двадцать патронов… И Ставрополь я возьму. Вам, штабс-капитан, предлагаю сражаться вместе с нами, в нашем войске.