Плследний из Мологи. Жизнеописание архимандрита Павла (Груздева) - Наталья Анатольевна Черных Страница 25

бытность свою ярославским архиереем гостивший в семье Любомудровых. В те трагические октябрьские дни Мологского восстания о. Николай по просьбе жен и матерей ушедших в ополчение лацковцев отслужил молебен об их здравии. Лацковцы воевали недолго — всего один день, 16 октября, вернулись к вечеру домой живыми и невредимыми, не вступив ни с кем в сражение. Зато молебен о. Николая был расценен как контрреволюционный акт. 20 октября прибывший в с. Лацкое карательный отряд вывел о. Николая из церкви, где он служил заупокойную литургию (была Димитриевская родительская суббота), за окраину села и около откоса у реки Латки расстреляли. Солдаты сорвали с убитого серебряный крест, а один из членов волисполкома громко сказал: «Собаке — собачья смерть!»

Могила о. Николая сохранилась в с. Лацком (ныне Некоузского района Ярославской области) и почитается как могила святого мученика[1].

«В Некоузской волости Мологского уезда местная власть чинит произвол над крестьянами и настолько их терроризировала, что они боятся слово сказать, — сохранился документ от 16 января 1919 года. — Но всё вместе взятое вызывает глухое брожение, которое может принять нежелательные формы.

Одним из фактов является обложение Чрезвычайным налогом. На волость наложен налог в 1½ миллиона. Местные же кулаки в количестве 32 человек с местной властью решили разложить налог на все население волости. Так на одного бедняка Захара Моисеева наложено 6000 рублей, а хозяйство его оценивается всего тысячи в 2–3. На свои просьбы о помощи он всюду получал отказ и, боясь ареста и тюрьмы, умолил крестьян помочь ему. За него вносили кто сколько мог и собрали 2000 рублей.

Затем наложен налог на бедняка, у которого все хозяйство заключается в одной хате с соломенной крышей.

Указанные сведения передал нам товарищ, член партии 2 городского района. Он очень просил произвести расследование этого дела и помочь бедноте Некоузской волости».

«Граждане в связи с течением дел на южном фронте открыто всегда и везде критикуют Советскую власть и ведут агитацию против нее, — докладывает председатель волисполкома Борисоглебской волости. — Красноармейцы все поголовно бегут с фронта и не хотят его защищать. (…) Борьба с дезертирством у нас ведется беспощадно, но результаты плохие потому, что граждане скрывают дезертиров и всячески покровительствуют, говоря, что служить совершенно не следует — скорее кончится война.

Невозможно исполнение распоряжений Центральной власти, ввиду того, что граждане категорически отказываются давать какие-либо сведения. Пишем, предписываем во всевозможных формах, но ответов из деревень нет. Выбираем комиссию, посылаем нарочных, но граждане опять-таки не дают никаких сведений, а потому идет только трата времени и бумаги, но исполнение очень затруднительно, и все это от политического контрреволюционного настроения».

С первых дней своего существования советская власть начала приучать граждан к доносам, причем под стукачество подводилась идейная база, доносчики поощрялись морально и материально. Несмотря на это, председатель Борисоглебского волисполкома Мологского уезда жалуется, что «граждане не дают никаких сведений». Но доносы были. Некий «крестьянский корреспондент», подписавшийся псевдонимом «Контуженный» пишет в газету «Известия Ярославского губисполкома»:

«У нас в Воскресенской волости Мологского уезда что-то творится особо невероятное: волость дезертирами кишит (…) Причиной этого зла является полное бездействие Воскресенского волисполкома. (…) Дезертиры гуляют по беседам, играют в азартные игры и чувствуют себя совсем свободно. При Воскресенском волостном военном комиссариате находится политком А. Павлов, который так же преступно бездействует. (…) Когда пишущий эти строки обратил внимание политкома на самых отъявленных «дезертиров», политком А. Павлов отнесся к этому совершенно равнодушно. (…) Для таких политкомов, я уверен, давно уже приготовлено место в Коровниках. Полагаю, что это мое последнее средство, то есть печать будет более сильным оружием, которым можно добиться чистки в нашей волости».

Даже эти сокращенные цитаты из архивных документов достаточно четко рисуют картину событий, происходивших в Мологском уезде в первые годы советской власти. В Боронишинской волости, где находилась деревня Большой Борок, тоже была создана партячейка. Она состояла из четырех человек — крестьян дер. Бабкино и Рожново. «Ячейка авторитетом не пользуется, — честно признается ее секретарь, — но и недоверия не чувствуется».

Никто из жителей Кулиги не торопится встать в ряды партийных активистов. Давно ли сидели солдатские жены с малыми детьми в Боронишинском волостном правлении, арестованные за неуплаченный налог «да штраф за дрова, что на плечах из леса носили?». То был год 1915 — 16-й. Терпели неправды от властей при царе-батюшке, с великим терпением переживают большевистскую смуту, но в новую пролетарскую власть не рвутся:

И того не знает дура, полоскаючи белье, что в России диктатура не кого-то, а ее.

«Жить надо и жили, а как?» — вспоминает отец Павел начало Первой Мировой войны, когда кормильца большой груздевской семьи Александра Ивановича взяли на фронт. «Как выжили? Как жили? А Господь знает!» — восклицает батюшка, описывая мытарства семьи в первые годы после революции.

Советская власть в Мологе была установлена 15 (28) декабря 1917 года без какого-либо кровопролития. Но пришел беспощадный царь-голод, который особо остро стал чувствоваться с начала 1918-го. «По домам днем и ночью ходили с обысками чекисты, — описывает первые советские годы в Мологе ее уроженец Ю. А. Нестеров, — а на Базарной площади перед домом, где размещалась ЧК, толпились с повестками в тревожном ожидании торговцы, священнослужители, да и просто «неблагонадежные» мещане. Переполнена была всегда пустовавшая прежде мологская тюрьма. Очень скоро закрыли три мологских церкви».

Отец семейства Александр Иванович Груздев вернулся с фронта в 1918-м. «Тятю по болезни демобилизовали из армии, и выдался тут голодный год, — вспоминает о. Павел в «Родословной». — Вся наша семья в количестве девяти человек двинулась от голода в Саратовскую губернию, Аткарский уезд, село Земляные Хутора. По дороге у мамы в Москве родился сын Борис. По прибытии в это село тятя с дедком нанялись в пастухи. Разразилась эпидемия тифа, жертвой которого стали два брата Алексей †25 марта и Борис, умер в Троицу