Мухтар Маи - Обесчещенная Страница 25

После трех часов дороги до Мултана пришлось ехать еще девять часов автобусом до Исламабада. Мы приехали в столицу на заре 17 марта, в сопровождении правозащитников и журналистов. Я попросила встречи с министром внутренних дел, чтобы он официально обещал мне следующие два пункта. Прежде всего, чтобы он гарантировал мою безопасность, и затем, чтобы людям из семьи мастои было запрещено покидать свое место жительства, потому что я подала на апелляцию. Если им удастся покинуть территорию, я никогда не выиграю дело, потому что знаю, на что они способны. Например, созвать свой клан, расставить по всей племенной зоне соглядатаев, которых никто не сможет узнать. Заплатить за услуги какому-нибудь родственнику, чтобы тот убил меня. Я предполагала любые виды мести: огонь, кислота, похищение. Пожар в доме и в школе.

И тем не менее я была спокойна; измучена, но тверда, когда министр принял нас и хотел меня ободрить.

— Мы предупредили уже полицию на границах, они не смогут бежать. Поймите, что невозможно приступить столь же легко к судебному разбирательству в Лахоре.

— Но необходимо же что-то делать. Моя жизнь в опасности!

— Существует специальная процедура: я как министр внутренних дел могу снова выдать ордер на их арест, считая, что эти люди посягают на общественный порядок. Это единственный способ вернуть их на какое-то время в тюрьму. Но я могу воспользоваться этим правом, начиная с даты и даже с часа их освобождения. И у государства есть семьдесят два часа, чтобы реагировать, начиная с этого момента. Таков регламент.

Семьдесят два часа. Трое суток... Они вернулись к себе 15 марта вечером, сегодня утро 18 марта. Сколько часов осталось?

— Я не знаю ни законов, господин министр, ни регламентов, но сейчас не до регламентов и законов, они на свободе, и я в смертельной опасности! Надо что-то делать!

— Я займусь этим! Премьер-министр уже предупрежден, он примет вас завтра.

Мы путешествовали трое суток, и я спала от силы два-три часа, но я дала пресс-конференцию по выходе из кабинета министра внутренних дел. Мы с Насим больше не различали дня и ночи, не помнили, когда ели в последний раз.

На следующий день в 11 часов утра мы уже были в кабинете премьер-министра. Мы считали и пересчитывали, и если наши подсчеты правильные, то семьдесят два часа истекли в 10 утра.

Премьер-министр тоже хотел вселить в нас оптимизм.

— Сделано все необходимое. Я уверен, что их арестовали до истечения семидесяти двух часов. Доверьтесь мне!

— Нет. Мне нужен от вас точный ответ. Либо я получаю доказательство, что они в тюрьме, либо я не сделаю ни шагу из вашего кабинета.

Насим перевела на урду с той же решительной интонацией, с которой сказала и я.

Если бы кто-нибудь сказал мне, что я буду говорить в таком тоне с премьер-министром! Я, Мухтаран Биби из Мирвалы, забитая и немногословная крестьянка, ставшая Маи, «большой уважаемой сестрой», — я здорово изменилась! Вот я сижу в удобном кресле напротив министра — исполненная почтения, но упрямая, — и разве что армия сдвинет меня с места, прежде чем я обрету полную уверенность, что негодяев заключили в тюрьму, прежде чем мне назовут точный час, когда это произошло. Если они в тюрьме! Потому что с 3 марта я больше никому не доверяю.

Премьер-министр снял трубку телефона и позвонил префекту Муззаффаргара, в пятистах километрах от столицы. Я внимательно слушала, а Насим переводила по мере разговора:

— Он говорит, что приказ уже отдан. Полиция получила новый ордер на арест, наряд полиции поехал за ними в деревню. В десять часов им надели наручники, и префект ждет их. Их без задержки повезут прямо к нему.

— Это точно? Но префект их еще не видел! Они еще в пути!

— Он дал слово, Мухтар. Их уже везут в тюрьму. Четверо, которых отпустили, и восемь других, которые не были посажены раньше.

Выйдя из кабинета премьер-министра, я намеревалась навести собственные справки и позвонила префекту. Но его не было в кабинете. Мне сказали, что он выехал в соседний район — они все сейчас заняты, потому что президент совершает поездку по региону. Во всяком случае, этот визит меня не касался...

Тогда я попыталась позвонить домой Шаккуру, но связи не было. Сезон дождей был в разгаре, и было невозможно дозвониться до брата. В конце концов я дозвонилась до родственника, державшего магазин.

— Да, да! Сегодня днем мы видели полицию, они приехали как раз после пятничной молитвы, арестовали всех четверых и даже восемь других. Их уже повезли в район. Как же они были взбешены! Вся деревня видела.

В это я поверила! На этот раз именно я заставила их арестовать.

Я не знала законов и регламентов, и Насим объяснила мне, что должно произойти потом.

— Они находятся в тюрьме по специальному решению, но только на срок до девяноста дней. Это решение официально принято правительством Пенджаба. Губернатор может арестовать кого угодно по простому приказу, с момента возникновения угрозы общественному порядку. За этот срок у суда будет время рассмотреть твою апелляцию.

Мы вернулись домой 20 марта, и угрозы возобновились. Родственники мастои повсюду говорили, что это из-за нас полиция снова арестовала их. Обещали, что в свою очередь что-нибудь сделают против нас. Сейчас они сильно взъелись на Насим: по их мнению, без нее я ничего не могла бы сделать. И это было правдой. Мы с ней дружили, я рассказывала ей обо всем, и она мне говорила все; мы переживали с ней одно и то же, мы испытывали одинаковые чувства страха, негодования, радости. Мы вместе плакали, вместе противостояли трудностям. Страх всегда подстерегал нас, но мы бодрились. Журналисты спрашивали меня во время пресс-конференции 16 марта, хочу ли я покинуть Пакистан и просить убежища в другой стране. Я ответила, что никогда не имела подобного намерения, что надеюсь добиться справедливости от моей страны. Я подчеркнула также, что моя школа работает, в ней двести девочек и сто пятьдесят мальчиков.

Это последнее утверждение было действительным на дату 16 марта; но с 20 марта все изменилось. Настроение людей мастои, которым грозило снова потерять своего главаря, его братьев и друзей, распространилось далеко и чувствовалось во всей округе. Но полиция создала вокруг меня заслон, иногда, правда, препятствующий моей свободе передвижения. Однако я уже к этому привыкла.

11 июня я узнала, что во имя моей безопасности мне запрещается путешествовать. Международная амнистия пригласила меня в Канаду и Соединенные Штаты, и, когда я приехала в Исламабад для выполнения необходимых формальностей, мне сказали, что я не могу получить визу, потому что значусь в списке лиц, которым запрещено покидать территорию страны. Как только я вышла из офиса администрации, у меня забрали паспорт. Этот запрет на выезд породил новое смятение в рядах защитников прав человека и международных журналистов.