Павел Жадан - Русская судьба : Записки члена НТС о Гражданской и Второй мировой войне Страница 25

Однажды я зашел на кухню. Несколько огромных котлов, обложенных кирпичами, отапливались снизу дровами. Когда я пришел, в котлы засыпалась из мешков картошка не чищенная, не отобранная (частично гнилая) и немытая. Вода в котлах превратилась в грязную бурду. В нее бросали куски темного и немытого мяса. Заведующий кухней немец заискивающе крутился вокруг меня, по-видимому, надеясь, что за его любезность на кухне лучше будет проведено электричество. Я спросил его, почему в котлы бросается не отобранная и немытая картошка. Он стал меня уверять, что если ее будут отбирать и мыть, то много украдут. Я просил показать мне склад продуктов. В середине соседней с кухней части барака висели туши потемневшего конского мяса. По стенами и по углам лежала в мешках и в кучах картошка. Охлаждения не было. Некоторые туши, по-видимому, начинали портиться и издавали резкий запах, к которому примешивался запах гнилой картошки. Заведующий уверял меня, что всё находящееся здесь за три дня будет съедено, и прибудут новые картошка и мясо. Это было все, чем питались военнопленные.

Кроме немецкой охраны, в лагере были полицейские, отобранные из военнопленных. Сколько я их видел, у всех неприятные, откормленные лица. Я видел, как они обращались с пленными, зверски избивая их.

Первое столкновение с полицейским было после осмотра кухни. Во дворе я увидел, как группа пленных валялась в пыли, вырывая друг у друга какой-то предмет. (Выяснилось что это была кость, валявшаяся в мусоре). К пленным подбежал полицейский и стал избивать их своей дубинкой. Я не выдержал, схватил полицая за шиворот, и с силой рванул в сторону. Удивленный, увидя меня в форме, он стал оправдываться на ломаном немецком языке — что к мусору, мол, пленным не разрешается подходить. Я ответил ему по-русски: «Если ты посмеешь еще ударить кого нибудь здесь в лагере, я сотру тебя в порошок». Воспользовавшись замешательством, пленные вскочили на ноги и поспешно разошлись по баракам.

Другой случай произошел через несколько недель; мы уже начали тянуть провода в лагерь. Неожиданно я услыхал возмущенный крик; несколько пленных, работавших со мной, бежали ко мне, показывая на лагерь. Я увидел, как за забором полицай бил палкой какого-то пленного. Я стал кричать, чтобы он прекратил бить человека. Тот продолжал, пока человек не упал. Тогда он стал бить его ногами. Когда я подбежал ближе, он перестал бить уже потерявшего сознание человека и, как бешеный бык, уставился на меня. Я потребовал, чтобы он взял бесчувственно лежащего человека, отнес его в амбулаторию и доложил коменданту о случившемся.

Сам я тоже пошел к коменданту и сказал, что это — убийство беззащитного человека, и что бывшие ему свидетелями электромонтеры сильно возмущены. Поскольку комендант хотел, чтобы мы провели ток в лагерь как можно скорее, я добавил, что они теперь вряд ли будут спешить с проводкой. Комендант понял, что проводка электричества может задержаться надолго. Он снял виновного полицейского с должности и посадил его в карцер. Позже я узнал, что он отдал приказ полицейским — впредь не применять физической силы.

Мы, члены Союза, часто обедали и ужинали вместе в бараке, в котором жили. Однажды во время обеда открывается дверь и к нам входит мальчик лет пяти. Не говоря ни слова, он подошел к столу и стал. Кто-то спросил, как его звать. Ответ был: «Ванька». «Хочешь, Ванька, обедать с нами?» На что Ванька ответил: «Ну что же, хорошо, давай пообедаем». По интонации Ванькиного голоса получалось: так и быть, сделаю вам одолжение. На пищу он набросился с большим аппетитом. Утолив голод, он рассказал, что отец его где-то воюет. У матери четверо детей, и Ванька — старший, кормилец семьи. Потом Ванька заявил, что ему нужно идти на работу. Оказывается, он «помогал» какому-то шоферу управлять грузовиком, за что получал кусок хлеба, который относил матери. Мы снабдили Ваньку продуктами, чтобы он отнес матери. Ванька потом часто заходил к нам, но никогда ничего не просил. Когда предлагали, он великодушно соглашался: «Ну что же, давай». Порой его можно было увидеть на аэродроме, как он куда-то спешил. На вопрос «куда спешишь, Ванька?» он неизменно отвечал: «На работу».

С аэродрома я раз отправился в Минск, в надежде разыскать там кого-нибудь из членов Союза. Я провел там целый день, ходил в городское управление, расспрашивал местных жителей и даже немцев, какие частные немецкие фирмы находятся в городе, — полагая, что при какой-нибудь из них могут быть члены Союза. Но никаких следов их я не обнаружил. Члены Союза из Киева и Харькова, с которыми я был в контакте через электромонтажную фирму, также не могли мне помочь. Между тем, позже я узнал, что в Минске была фирма «Erbauer», созданная членами Союза как ширма для союзной работы, и действовала значительная группа НТС. Жаль, что между группами у нас была плохая связь. Это отчасти объяснялось объективными трудностями: немцы не допускали ни телефонной, ни почтовой связи для русского населения. Единственная возможность передавать письма и пакеты была «с оказией» — через едущих по командировочным бумагам. Таким образом, связь между группами осуществлялась преимущественно через Варшаву, где союзной работой руководил впоследствии убитый немцами член Совета НТС А.Э.Вюрглер. Кроме того, связь сильно затрудняли соображения конспирации и то, что работа наша в России строилась на самодеятельной инициативе разбросанных по огромной территории людей.

В мае 1943 года я поехал в Харьков, а затем в Киев доложить фирме о проведенных на аэродроме работах и получить жалование для всех за прошлые месяцы. Главная задача, которую я себе ставил, была оповестить в поездке как можно больше людей о существовании Союза и его целях. Я захватил в дорогу имевшиеся при себе союзные издания. Но живое слово значит порой больше печатного. Человек мог прочесть о Союзе, согласиться или не согласиться с изложенным. Но когда тот же человек будет рассказывать своим друзьям, что он лично говорил с членом НТС, и передаст им суть разговора, это оставит более глубокое впечатление.

Поэтому в поездке я намеренно старался задерживаться в больших городах, встречаться с людьми. Из Минска в Харьков я ехал через Бобруйск, Рославль, Брянск, Орел, Курск, Белгород. Из Харькова — через Полтаву и Лубны. Из Киева — через Чернигов, Гомель и Бобруйск. В дороге помогал людям проехать до попутной станции, заводил разговор. В Харькове задержался всего один день, взяв вещи, оставленные в феврале. С тех пор в городе ничего не изменилось. Население так же голодало, но наши ребята так же вели союзную работу. В Киеве я задержался два дня, был у своего приятеля учителя и его жены, делились опытом работы НТС. В июле 1943 года я опять ездил в Киев.