Борис Друян - Неостывшая память (сборник) Страница 25

Рб 122

О времени прекрасном и тревожном

Твердит мне сердце, что ему года…

В конце июня 1953 года меня распределили в Отдел вспомогательных судов ленинградской военно-морской базы. Эта организация подчинялась военному ведомству. Весь личный состав кораблей был поголовно вольнонаемным, лишь начальник всего Отдела имел погоны капитана третьего ранга.

Меня определили матросом – рулевым-сигнальщиком на большой, только что построенный в Чехословакии буксирный теплоход «Сибиряков». Вскоре он стал именоваться просто: «РБ 122». Рядом со старыми, прокопченными буксирчиками, работавшими на угле, наш буксир выглядел сказочным красавцем, впрочем, как и его двойник «РБ 123». Над покрашенным шаровой краской корпусом возвышались белоснежные надстройки, увенчанные рулевой рубкой с обзором на все стороны – на 360 градусов! Изящный штурвал – с электроприводом, легко подчиняющийся рукам рулевого. Два главных двигателя по 400 лошадиных сил обеспечивали и приличный ход, и возможность тащить на буксире тяжелые суда.

Обосновался я в маленькой уютной двухместной каюте, куда надо было спускаться с верхней палубы по крутому трапу. В распоряжении команды был душ, автоматическая стиральная машина и, конечно же, камбуз с кают-компанией. Команда оказалась разношерстной и по возрасту, и по образованию, и, конечно же, по характерам.

Капитан Илья Семенович Смирнов – высокий, сухощавый, профессионал высочайшего класса, в чем я смог убедиться, стоя за штурвалом и слушая его четкие команды. За долгие годы капитанства он до мелочей изучил все хитросплетения течений Невы, особенности Финского залива, фарватеры, расположение маяков, створов, бакенов, оградительных вешек. За глаза его величали Верблюдом. Вот только был он человеком настроения: сегодня – сама доброжелательность, отеческая снисходительность, завтра – хмурая, не по делу придирчивость, стремление уколоть, даже унизить. Я это довольно скоро почувствовал. Однажды в очередной раз мы направлялись в Кронштадт по Морскому каналу. За штурвалом стоял мой тезка Борис Аблов – здоровенный, мрачный парень. Я отдыхал после вахты, как вдруг меня вызвали на мостик. Едва поднялся по трапу, как капитан приказал сменить Аблова. Ничего не понимая, я встал за штурвал, к которому уже успел привыкнуть. В молчании прошло минут десять.

Аблов, как всегда смурной, топтался рядом.

«Вот как надо вести судно, – обращаясь к нему, раздраженно сказал капитан. – Учись у молодого, посмотри, какой ровный кормовой след, не то, что у тебя!»

Я понял, что попал в неприятную историю, из которой достойного выхода не было. В рубке повисла наэлектризованная тишина. Прошло не менее получаса, когда заявился поговорить с капитаном старший механик Коровяченко – тучный, ироничный, любящий повторять одну и ту же фразу: «Наше дело техническое, обосрался – и стой!» С его приходом тяжкая атмосфера разрядилась. Аблову было велено встать к штурвалу, а я с облегчением скатился по трапам.

Моим приятелем чуть ли не с первого же дня стал добродушный, обстоятельный деревенский парень, которого я стал называть Ляпыч, поскольку он меня научил, как надо правильно брить подбородок – «ляпу»: непременно «в задир», чтобы кожа была гладкой. Он и веселый электромеханик Валя Соловьев вечером защитили меня от кулаков Бориса Аблова. Мы столкнулись с ним на верхней палубе, и он без объяснений молча врезал мне по скуле. Хорошо, что я мгновенно среагировал – его кулачище лишь вскользь задело меня. Мячиком отлетел я к фальшборту и здорово ударился спиной. Ляпыч и Валя мигом оттащили от меня разъяренного Аблова, а когда из моего рассказа поняли, чем я разозлил своего сменщика, долго объясняли ему, что я тут совершенно не виноват, а причина конфликта – характер капитана и, значит, надо с ним, а не со мной объясняться кулаками. До сознания Аблова с трудом, но все же дошли их аргументы, он молча похлопал меня по плечу, но идти расправляться с капитаном остерегся. А моя скула еще долго болела, особенно во время еды.

Обычной стоянкой в Ленинграде была набережная Красного флота, невдалеке от дебаркадера, где помещалось высокое начальство. Забавно, но официальный адрес для всех экипажей был весьма оригинальный: набережная Красного флота, против дома 52. Прописываться в родной комнате на Измайловском проспекте я не спешил: там обитал мой брат Лёня с молодой женой Верой. Жизнь на РБ 122 меня вполне устраивала.

Прошло немного времени, и я, по признанию капитана, стал неплохим рулевым. Да я и сам ощутил, что, стоя за штурвалом, чувствую его живой нерв. Особенно нравился процесс швартовки, когда наш красавец буксир лихо, с ювелирной точностью касался причала. Заведены швартовы, замолкает рокот двигателей, вслед за капитаном неспешно схожу с мостика по гулкому металлическому трапу, делая вид, что не замечаю, как нам с берега приветственно машут руками и даже что-то кричат многочисленные зрители.

Все чаще стал замечать среди них симпатичную девочку. Ну, явно же мне улыбается она. Однажды, набравшись храбрости, сошел на берег и заговорил с нею. Но она лишь робко улыбалась. Поразил ее взгляд – глубокий, пристальный. Я спросил, как ее зовут, она все так же молчала, лишь поднесла руки к губам. И тут я понял, кто она, ведь рядом находилась специальная школа для глухонемых. Я взял ее за руку, мы дошли до моста Лейтенанта Шмидта, вернулись к причалу и расстались, улыбаясь друг другу. Мне было бесконечно жалко эту несчастную девочку. Еще несколько раз мы встречались у причала, медленно прогуливались вдоль набережной и возвращались. Как-то нам преградили путь два глухонемых парня и недвусмысленно дали мне понять, что не одобряют мое с нею общение. Она что-то быстро «на пальцах» объясняла им, лицо ее при этом выражало гнев и возмущение.

Дней через десять во время стоянки мы с матросом Валей Ларионовым решили навестить его родных на Сенной площади. Едва дошли до Базового матросского клуба, как на нас наскочили несколько воинственно настроенных глухонемых. Мы вынуждены были накинуть на руки флотские ремни с бляхами. Туго бы нам пришлось, но на наше счастье приблизился трамвай, вожатый, видимо, оценил обстановку, притормозил, мы вскочили на подножку последнего вагона, и трамвай помчал нас в сторону Поцелуева моста.

Я не знаю, почему, но больше эта милая девочка ни разу не появилась на набережной.

У меня появился хороший друг Стасик Федонин, матрос небольшого буксира. Был он года на два старше меня, тоже из бывших юнг. Все свободное время от вахт мы проводили вместе. Ходили в кино, иногда на танцы в «Мраморный» – Дворец культуры им. Кирова, знакомились с девочками, но чаще всего просто так, без цели, гуляли по городу. Любили «прошвырнуться» по левой стороне Невского проспекта от Литейного до улицы Восстания. Этот отрезок пути назывался Бродвеем, Бродом. Здесь фланировали молодые, хорошо одетые девушки и парни. Вот несколько ребят пристраиваются к девчоночьей стайке, о чем-то переговариваются, разбиваются на пары и медленно шагают «под ручку», не теряя друг друга из вида.