Софья Пророкова - Репин Страница 25

ВДАЛИ ОТ РОДИНЫ

ПОВЕРЖЕННЫЙ РАФАЭЛЬ

Над карикатурой название — «Ценители искусства». На рисунке в юмористическом виде изображено, как Стасов в пенсне помогает Репину вылупиться из яйца. Из карманов Стасова торчат «дипломы на знаменитости»; вокруг них сидят юноши, которые кричат: «В сторону, Рафаэль, в сторону, великие художники!» Под карикатурой помещены такие стихи:

Пришлец из северного края,Художник Репин в Риме жил,И, там искусство изучая,Все галереи посетил.И к другу Стасову в посланьеПрислал такое описанье:«Мне не по вкусу этот Рим, —Я очень недоволен им!Напрасно я в своих идеяхО нем доверился молве:В нем с Рафаэлем во главеТакая гадость в галереях;Все, что я тут ни находил,Старо, ребячески наивно, —Ну, словом, и смотреть противно!»Так наш художник порешил,И Стасов с ним согласен в этом.Он собственным авторитетомЕго сужденье подтвердил,Изрекши так: «Сказать неложно,Как много сильного нам можноЖдать от художника с такойТалантливою головой!»Не правда ли, читатель мой,Что для судей таких, как Стасов,И репа лучше ананасов?Кому свой гимн они сплетут,Кому кадить они начнут,Того как раз в экстазе миломЗаденут по носу кадилом.

Это упражнение в остроумии было напечатано в мартовской книжке журнала «Развлечение» за 1875 год. Это только один из примеров той безудержной травли, которая поднялась в реакционной печати против Репина, когда Стасов в своей статье опубликовал выдержки из его заграничных писем, присланных из Италии.

Первый год от пенсионеров не требовали живописных работ. Им предлагали осматривать новые города, знакомиться с их искусством и культурой. И Репин смотрел, вникал, оценивал. Он видел то, что знал пока по литературе, по лекциям профессоров и репродукциям. Одним восхищался вновь, другое встречал разочарованно.

По дороге в Италию Репин остановился в Вене. Там он осмотрел Всемирную художественную выставку, где среди работ, присланных мастерами разных стран, на видном месте висели «Бурлаки».

На Всемирной выставке привлекли внимание Репина два имени — поляка Матейко и француза Реньо. Драматизм сюжетов первого и романтическая взволнованность второго легли на сердце. Первое впечатление осталось неизменным.

Реньо уже не было в живых: он погиб во время франко-прусской войны. В Париже Репин с интересом читал письма художника, изданные отдельной книгой, и сокрушался о том, что так рано ушел из жизни человек с таким пылающим сердцем и сверкающим талантом.

Матейко всегда восхищал Репина, он находил в патриотическом направлении его искусства родственные себе гражданские мотивы. Случилось так, что в следующий раз, посещая Польшу в 1893 году, Репин был в Кракове в день национального горя — Польша хоронила своего великого художника. Репин стремился к нему живому, желая написать его портрет, а очутился в траурном кортеже, сопровождающем художника в последний путь.

Но на Всемирной выставке в Вене это было еще открытие Матейко и восторженное его принятие.

Венеция принесла много истинных восторгов: «…там труба последнего дома сделана, кажется, удивительным гением архитектуры», — писал художник в своем рапорте секретарю Академии Исееву.

Флоренция возвращала воспоминаниями к прекрасным полотнам Веронеза. И, наконец, Рим, о котором столько мечталось. Самое большое разочарование.

«Приехал, увидел и заскучал: сам город ничтожен, провинциален, бесхарактерен, античные обломки надоели уже в фотографиях и музеях».

«Галерей множество, но набиты такой дрянью, что не хватит никакого терпенья докапываться до хороших вещей, до оригиналов. Однако «Моисей» Микельанджело искупает все, эту вещь можно считать идеалом воспроизведения личности».

Восторженный и увлекающийся, Репин был всегда горяч в своих оценках. Если его что-то восхищало, он был безмерен в своей похвале. Если что-то вызывало у него недовольство, он был так же безмерен и в порицании. И мало беспокоился о том впечатлении, какое могли произвести его суждения: он так думал, так чувствовал и не намерен был этого скрывать. Экзальтированность была основной чертой его характера.

Стасову Репин писал о своих разочарованиях:

«но что Вам сказать о пресловутом Риме? Ведь он мне совсем не нравится: отживший, мертвый город и даже следы-то жизни остались только пошлые, поповские (не то что в Венеции Дворец дожей). Там один «Моисей» Микельанджело действует поразительно, остальное, и с Рафаэлем во главе, такое старое, детское, что смотреть не хочется. Какая гадость тут в галереях! Просто смотреть не на что, только устаешь бесплодно».

Мог ли Репин предположить, что, посылая это письмо своему почтенному другу, он потом испытает из-за него столько неприятностей!

Они нахлынули на него через два года, когда Стасов в своей статье о молодом художнике привел некоторые его мысли из заграничных писем. Репин очень огорчился, что слова, обращенные лично к Стасову, тот сделал всеобщим достоянием. Ему не понравилась сама статья — почудился в ней рекламный душок. Показалось самовольным опубликование портрета, на что он не давал разрешения. Назревал серьезный конфликт между друзьями. Но когда в печати поднялась дикая шумиха по поводу самонадеянной смелости взглядов молодого художника, поддержанных маститым критиком, Репин увлекся этой борьбой и забыл о своих обидах на друга. Впоследствии он даже понял искренность намерений, бескорыстность побуждений Стасова, ненавидевшего рутину и всегда поддерживавшего все новое в искусстве.

Репин осмелился назвать Рим мертвым городом, а Рафаэля скучным и устаревшим. Какая дерзость! Художник, едва покинувший стены Академии, отваживается судить об авторитетах, закрепленных веками поклонения. Самонадеянный выскочка!

Журнал «Пчела» со статьей Стасова появился в Париже. Мигом о ней узнала русская колония, узнала и тоже вознегодовала на Репина. Но особенно Тургенев. Он резко переменил свое мнение о художнике. Этот талантливый писатель, но «старый маркиз», как назвал его Стасов, был полон желчной придирчивости. Он писал Стасову:

«Кстати о Репине. Вы, по Вашим словам, посмеивались, а он здесь ходил — да и до сих пор ходит — как огорошенный: до того ловко пришлась по его темени публикация его писем в «Пчеле»! Просто, взвыл человек! Впрочем, он и без того здесь бы не ужился: пора, пора ему под Ваше крылышко».