Николай Храпов - Счастье потерянной жизни - 3 том Страница 25

— Но ведь я же…

— Владыкин! Разговоры наши бесполезны, да и времени у меня нет. Иди в спецчасть, там тебе все расскажут, — прервал его начальник и позвонил, для приема следующего.

Выйдя из конторы, Павел тихо побрел на свой прииск по той самой дороге, где когда-то он впервые шел этапом в ужасный гаранинский распределитель и обратно. Поравнявшись с придорожной приисковой кузницей, он услышал оттуда фамилию:

— Владыкин! Зайди сюда.

Павел долго вглядывался в искривленное лицо кузнеца, наконец, узнав в нем одного из четырех оставленных от расстрела, спросил:

— Что это с тобой, дружище? Здорово!

— Да вот с тех пор парализовало, руки отошли, а лицо так и осталось, — пояснил ему товарищ. А с теми двумя ты слышал, что случилось?

— Нет!

— Э, братец мой! Парень молодой заболел чахоткой и умер, а тот пожилой, четвертый, помнишь, все плакал? — Сошел, брат, с ума.

Воспоминание ужасного прошлого обожгло душу и так возмутило дух Павла, что он заторопился распрощаться с товарищем по несчастью, сообщив ему о своем освобождении.

— Ты счастливчик, сынок, — потрясая руку на прощанье, провожал его кузнец, — благодари Бога, ты один из нас уцелел невредимым. Спаси тебя Христос, прощай!

Глава 4 "Твоя жизнь принадлежит Мне"

"…не бойся, ибо Я искупил тебя, назвал тебя по имени твоему; ты — Мой".

Ис.43:1

По освобождении в жизни Владыкина не произошло никаких существенных изменений, разве только то, что теперь, посещая управление и другие поселки, он мог не бояться неприятных объяснений с работниками охраны и оперуполномоченными. Те же угрюмые сопки, поросшие дикорастущим стлаником, томили душу однообразием; и даже в самые теплые, летние дни, когда север на короткое время покрывался пестрым ковром благоухающих трав и цветов, на нем несмываемо лежала печать — чужбина.

Правда, иногда, поднявшись на сопку и спугнув стайку любопытных куропаток или хлопотливого полосатого бурундука, Павел, лениво развалившись на мягком, причудливо-узорном мшистом ковре, да с наслаждением, забывшись под звуки голосов ожившей от лютой зимы природы, от души скажет: "Господи, как здесь хорошо!" Но стоит только взор перевести сверху вниз, как снова увидит долину, покрытую сизой кисеей фабричного и бытового чада, а под ней ту же природу, подобно распластанному, обезображенному богатырю с выпущенными и распотрошенными внутренностями. Тогда Павел пытался себя убедить, что это совсем не изуродованное существо, это та самая, кормящая родина-мать, у которой, подобно обнаженной груди, открыты те несметные сокровища, какими питается человек. Да! О, если бы это было так, если бы эта мать могла после всего стыдливо прикрыть свою грудь и радоваться расцветающей жизни. Но увы, это не так: сокровище-то взято, но взамен его — остались реки пролитой людской крови и слез, да, захороненные в вечной мерзлоте, тысячи человеческих тел. Конечно, тела эти зарыты землею и скованы вечной мерзлотой, как трупы древних мамонтов; кровь и слезы смыты; добытое золото давно переплавлено в горниле и хранится либо в государственных сокровищницах, либо в карманах, на пальцах рук, на груди, во рту и в разных изделиях у людей. Многое из него, может, опять возвратилось в землю и пропало, или как-то иначе перемещалось в людском океане; осталась только — вовек не упраздненной — цена этого золота. Она, с Божественной точностью, учтена Им и хранится в Его сокровищнице.

"…Золото ваше и серебро изоржавело и ржавчина их будет свидетельством против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровище на последние дни. Вот, плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет, и вопли жнецов дошли до слуха Господа Саваофа. Вы роскошествовали на земле и наслаждались; напитали сердца ваши, как бы на день заклания. Вы осудили, убили праведника: он не противился вам" (Иак.5:3–6).

* * *

Никакие развлечения, ни кое-какая перемена в жизни Павла Владыкина, не радовали его, напротив — самая настоящая тоска овладела им. Ведь, когда у него был какой-то срок, он имел основание ждать его окончания, а теперь это ожидание становилось совершенно нестерпимо и переходило в душевную пытку.

Бесперспективность брачного вопроса и семейных проблем дополняли еще больше страдания, увеличивающейся армии людей, ожидающих "особого распоряжения". Те единицы женщин, пугливо, изредка перебегающие из одного дома в другой, были мизерной редкостью и усиленно охранялись, вынужденно создаваемыми условиями. Все это наталкивало Владыкина на одну и ту же мысль — скорей домой.

Перед ним во всю ширь распахнулись производственные и бытовые перспективы, но он отказывался от них категорически. Сменился уже и жизненный уровень заключенных на более выносимый, но неизменными остались те дорожки и места, на которых он, так незабываемо, был мучим страхом смерти. На том же месте стояли "Свистопляс" — штрафной лагерь и склон горы, откуда не возвращались обратно его товарищи. Только однажды, уединившись от людей, он погрузился в очень глубокое раздумье: "Почему последнее время, особенно перед освобождением, так часто совсем неверующие, посторонние люди и даже начальники напоминали мне о Боге? А у меня, к стыду моему, не находилось силы и слов свидетельствовать им о Нем, как я в недалеком прошлом с упоением свидетельствовал, даже ночами. Почему нет силы подняться духовно или, уйдя на гору, стать на колени и молиться? И дальше: почему Господь поставил такие мучительные препятствия к моему возвращению домой? Неужели не достаточно тех перенесенных страданий, слез и лишений, проведенных в крайнем холоде и голоде? Правда, Господь изменил мои обстоятельства, удалил от меня голод, крайнюю нужду и, может быть, изменил навсегда, но не изменил мое окружение. Ведь пять лет назад я доверил Ему всю мою жизнь, неужели она должна проходить здесь, до конца?"

На этом размышления как бы остановились и готовы были перейти к рассуждению: "Почему, Господи?" — выдавил он из груди.

В этот момент, вдруг, в его мыслях произошла какая-то перемена. Павел умолк, и сильное течение мыслей нахлынуло на него откуда-то, как ему казалось, извне: "И вывел меня северными воротами…и вот, вода течет…тот муж…в руке держал шнур и отмерил… и повел меня по воде; воды было по лодыжку. И еще отмерил… и повел меня… воды было по колено. И еще отмерил… и повел меня; воды было по поясницу; и еще отмерил… и уже тут был такой поток, через который я не мог идти… И сказал мне: видел, сын человеческий? И повел меня обратно к берегу…" (Иез.47:2–6) — вспомнил он слова Библии.