Сергей Плеханов - Писемский Страница 25

За два десятилетия (перерывы не в счет) он насмотрелся и на мошенников, и на идеалистов, и на разного рода «антиков». Только некоторые из них перешли на страницы его произведений, но любой точно из бронзы отлился. Капитан Рухнев – смесь правдолюбца, шпиона и вымогателя – герой, из самых что ни на есть хлябей провинциального хищничества возникший, живой, до осязательности живой. Словоохотливый исправник из «Фанфарона» – такой же натуральный человек. Много их у Писемского. Когда он ставил себе в заслугу, что вывел 800 лиц в своих произведениях, то разумел как раз настоящесть, подлинность их человеческого присутствия на страницах книги. Пьесы, посвященные чиновничьему быту (например, «Подкопы»), не очень-то признанные критикой, шли на сцене с огромным успехом – а зритель в креслах партера и бельэтажа сидел по большей части чиновный, он, выходит, на правду о своем ежедневном так горячо откликался...

Если попытаться в самом общем виде определить Писемского как изобразителя социальных слоев, то можно сказать, что он был описателем чиновничества и крестьянства. Два этих мира, родственно знакомые ему с детства, с первой молодости, «поставили» почти всех основных героев произведений писателя. Мелкопоместное дворянство, в среде которого действуют персонажи Писемского, тоже, по сути дела, целиком вписывается в чиновную сферу. (Вот что писал по этому поводу Ключевский: «При Николае I и местное дворянское управление вводится в общую систему чиновной иерархии... и дворянство превращается в простой канцелярский запас, из которого правительство преимущественно перед другими классами призывает делопроизводителей в свои непомерно размножающиеся учреждения».)

Мужик как литературное явление не был открытием Алексея Феофилактовича. И у Пушкина он есть вживе, и у Гоголя. До выхода «Очерков из крестьянского быта» Россия успела прочесть «Записки охотника», деревенские повести Григоровича... Но вот появляются один за другим «Питерщик», «Леший» и «Плотничья артель». Критики объявляют Писемского провозвестником нового отношения к мужику, родоначальником небывалой ранее словесности.

Когда возбуждение уляжется, в «Современнике» выступит Чернышевский и, отвергнув претензии критики, пытавшейся с помощью «Очерков» «закрыть» натуральную школу, заявит, что Писемский ни в чем не изменял трезвому взгляду на действительность, утвердившемуся в русской прозе со времен Гоголя, но, напротив, поднял до высших пределов этот реализм. В статье критика-демократа есть важное наблюдение, касающееся мировоззрения писателя: «В „Очерках из крестьянского быта“ г.Писемский тем легче сохраняет спокойствие тона, что, переселившись в эту жизнь, не принес с собой рациональной теории о том, каким образом должна была устроиться жизнь людей в этой сфере. Его воззрение на этот быт не подготовлено наукою – ему известна только практика, и он так сроднился с нею, что его чувство волнуется только уклонениями от того порядка, который считается обыкновенным в этой сфере жизни, а не самым порядком. Если курная изба крепка и тепла, для него совершенно довольно: он не считает нужным беспокоиться из-за того, что она курная. С известной точки зрения, он в этом ближе к настоящим понятиям и желаниям исправного поселянина, нежели другие писатели, касавшиеся этого быта. Они готовы спорить с поселянином, доказывать исправному мужику, что лучше жить в белой избе, нежели в курной, готовы толковать ему о средствах, которыми может его быт улучшиться настолько, чтобы вместо печи, сбитой из глины, могла у него быть изразцовая. Г.Писемский не таков. Он соглашается с Сидором Пантелеевым, что лучше того, чем живет сосед Сидора, Парамон Тимофеев, и жить мужику не приходится – желать лучшего было бы только бога гневить, – и пожалеет о Сидоре только тогда, когда у Сидора не хватает хлеба на год, – согласно тому, что и сам Сидор находит свое житье плохим только в этом крайнем случае. Он не хлопочет о том, чтобы существующая система сельского хозяйства заменилась другою, приносящею более обильные жатвы; он жалеет только о том, когда бывает неурожай. Он не судит существующего».

Знанием народной психологии Писемский во многом обязан службе. Особенно подходящим «наблюдательным пунктом» была палата государственных имуществ, где начал свою чиновную карьеру будущий автор «Очерков из крестьянского быта». Находясь на стыке казенного и мужицкого миров, Писемский имел возможность наблюдать крестьянина в наиболее драматические моменты жизни – ведь именно в таких случаях идет он в присутствие, которое в обычное время за версту обегает. Приходили за правдой, за судом, вдруг открывали канцеляристу душу, чего не делали, может, никогда на миру, в родной деревне.

Но пока еще на календаре 1846 год, и ни о каких зарисовках народного быта нет и не может быть речи. Молодой губернский секретарь ведет жизнь настоящего губернского льва. Выйдя в два часа пополудни из палаты, он садится в только что поданный экипаж и объезжает вокруг бульвара, разворачивается на площади у гостиного двора и велит кучеру неспешно двигаться по Нижней Дебре, где можно увидеть в эту пору не одно хорошенькое личико – в меховой опушке, под вуалью элегантной шляпки. Он сидит прямо, несколько приподняв плечи, чтобы даже в ватной своей шинели с бобровым воротником казаться военным, облачившимся по какой-то прихоти в партикулярное одеяние. Многие из молодых людей в енотовых шубах и модных циммермановских шляпах уже узнают владельца изящного возка и с почтительностью кланяются новому приятному члену дворянского кружка.

По склону к Волге заливалась горка для катания, и в хорошие дни все высшее губернское общество собиралось сюда поразвлечься. В веселой суматохе возникали новые знакомства. Науку страсти нежной Писемский стал познавать в полной мере именно в эти годы. Произведения его, родившиеся в Костроме, посвящены сердечным делам молодых героев.

Все первые месяцы своей службы он работал над переделкой романа «Виновата ли она?», вчерне набросанного еще в Москве сразу после окончания университета. Вспоминая на склоне дней тот год, писатель признавался, что из состояния меланхолии, в которое он впал по приезде из Москвы, его выручила любовь, – она «была уже реальная и поглотила скоро всего меня. Любовь эта мною выражена, во-первых, в романе моем „Боярщина“ – в отношениях Шамилова к Анне Павловне, и потом второй раз в „Людях сороковых годов“ – в отношениях Вихрова к Фатеевой». «Боярщиной» в этом отрывке из автобиографии именуется то самое произведение, что писалось в 1844-1845 годах, когда роман «Виновата ли она?» не был пропущен цензурой, автор сменил название, а прежнее взял для другой повести. И главный герой – вовсе не Шамилов; но ошибка вполне извинительна для писателя, ибо он трижды перерабатывал свое первое произведение, а когда его «зарубили», стал раздирать на части – кое-что перенес в роман «Богатый жених», в том числе и самого Шамилова. А когда появилась возможность издать «Боярщину», главный персонаж ее получил имя Эльчанинова.