Борис Евгеньев - Радищев Страница 25

«Сколь много должны мы быть обязаны таким людям, которые, будучи всегда готовы на защищение отечества, проливают за него свою кровь, которые, избавляя протчих от тяжких трудов и беспокойствий, питают их изобильно, которые, не имея сами почти ничего, снабдевают других так щедро, которые во все время своей жизни, не видя сами себе никакой отрады, единственно упражняются в приумножении посторонней пользы: одним словом, наша жизнь, наша безопасность, все наши выгоды состоят в их власти и неразрушимым союзом совокуплены с их состоянием. Но мы, ежели искренне признаться, позабыв все сии великие благодеяния, вместо почтения платим презрением, вместо благодарения воздаем обиды, вместо попечения ничего кроме разорения не видно…» [73]

С. Е. Десницкий в 1768 году опубликовал «Слово о прямом и ближайшем способе к научению юриспруденции», в котором доказывал, что государственная власть сложилась исторически, а не была ниспослана богом. В своих последующих работах Десницкий пытается мыслить историко-социологически. Свое передовое мировоззрение он распространял среди русской учащейся молодежи, не одно поколение которой в той или иной степени восприняло прогрессивные идеи любимого молодежью профессора-разночинца. В екатерининскую комиссию по составлению «Нового уложения» Десницкий представил проект либерально-демократической конституции с парламентом из представителей разных сословий. Проект этот, как и все, что связано с работой комиссии, был предан забвению Екатериной.

Важнейшее из произведений Я. П. Козельского — «Философические предложения» — увидело свет в 1768 году. Но еще до этого им были опубликованы переводы книг «История Датская» Гольберга и «Государь и министр» Мозера.

Публицист и ученый, — в прошлом военный «артиллерии капитан» и депутат в комиссии по составлению нового уложения, — Козельский был одним из образованнейших людей своего времени. Он писал книги по математике, механике, анатомии, ботанике, философии, переводил исторические сочинения и другие книги. Он неутомимо боролся со схоластикой в науке и стремился к тому, чтобы наука служила жизни.

В предисловии и примечаниях к своему переводу книги Гольберга Козельский с большой силой и страстностью обрушивался на тиранство угнетателей народов — царей, презирающих интересы народа и стремящихся к славе ценой гибели и разорения множества людей. В предисловии к своему переводу книги Мозера Козельский нападает на придворных и вельмож за их роскошь, на лицемерие и ханжество церкви и решительно восстает против существующего положения, когда «одна часть народа едят, пьют, веселятся, а о труде не только не заботятся, но еще его и презирают; а друга» часть народа работают, и работают без отдыху…»

«Ежели б за такую праздность, — пишет он дальше, — неумеренную роскошь и другие излишества и пороки наказываны были виноватые денежным штрафом, то бы через то доходы в областях могли довольно увеличиться праведным и законным образом; но жаль, что противное тому делается на свете и во многих областях собирают подать с людей за земледелие, художества и другие полезные дела…»

Книга Козельского «Философические предложения»— одно из самых замечательных явлений в русской публицистической литературе того времени по силе свободной критической мысли и по явно выраженному сочувствию демократии.

Козельский выступает в этой книге против самовластия, против социального неравенства и угнетения человека человеком. Он рисует утопическое общество, в котором все работают, причем он считает, что нормой труда для человека является восьмичасовой рабочий день.

«Надлежит знать, — пишет он, — что хотя я и советую иметь трудолюбие, но не чрезвычайное, которое может укоротить жизнь человека. Мне думается, что для труда человеку довольно восьми часов в сутки…»

Далее Козельский защищает в своей книге право угнетенных на восстание.

В Комиссии по составлению нового уложения он поддерживал предложение депутата козловского дворянства Григория Коробьина, предлагавшего ограничить крепостное право.

В 1768 году молодой Фонвизин читал в Петергофе, в присутствии Екатерины, своего «Бригадира».

В 1772 году Новиков возобновил журналистскую деятельность, начав выпускать журнал «Живописец».

Все это — явления одного порядка, свидетельства нарастающей силы русской демократической мысли, выдвинувшей Радищева в число своих передовых борцов.

В мае 1773 года Радищев получил 60 рублей в счет гонорара за свой перевод Мабли, изданный организованным Новиковым «Обществом, старающимся о напечатании книг».

В декабре того же года — остальные 45 рублей.

На расписке в получении этих денег он расписался уже как «обер-аудитор штаба его сиятельства графа Я. А. Брюса».

К этому времени он и Кутузов ушли из Сената, не выдержав, очевидно, близкого общения с «согбенными душами».

Радищев поступил на военно-судебную должность обер-аудитора (прокурора) в штаб генерал-аншефа (главнокомандующего) графа Я. А. Брюса.

Кутузов был зачислен капитаном в армию и уехал за Дунай, где отличился в корпусе князя Долгорукова в сражении при Карасу, окончившемся победой над турками.

С этого времени дороги друзей расходятся. Но на всю жизнь сохранят они память о своей юношеской дружбе. Кутузову посвятит Радищев свою «крамольную» книгу «Путешествие из Петербурга в Москву». Из ссылки, из сибирской глуши, Радищев воззовет в тоске одиночества к Кутузову: «Где ты, возлюбленный мой друг? Если верил когца, что я тебя люблю и любил, то подай мне о себе известие и верь, что письмо твое будет мне утешение…» И Кутузов откликнется на этот дружеский призыв: «Мужайся, сердечный мой друг… будь тем, чем быть нам всем долженствовало, — человеком…» Но тут же, говоря, что все на земле «мечта и сон», он призовет Радищева углубиться в себя — «истинное счастье находится внутри нас и зависит от нас самих…» Дороги их не сойдутся уже никогда…

В письме к своим друзьям, датированном ноябрем 1790 года[74] (в это время осужденный Радищев ехал в Сибирь, к месту своей ссылки), Алексей Кутузов писал, что причиной его расхождения с другом, с которым он четырнадцать лет прожил в одной комнате, явилась женитьба последнего. «Жена его смотрела на меня другими глазами, дружба моя к ее мужу казалась ей неприятною, — а и того менее мое присутствие приносило ей удовольствие. Немудрено было мне приметить сие, равно как и неприятное положение моего друга; и для того, для сохранения их домашнего спокойствия и согласия, решился я расстаться с ним. Отъезд мой в армию подал мне пристойный к тому случай…»