Франсуаза Жило - Моя жизнь с Пикассо Страница 26

До тех пор Пабло сделал лишь несколько моих портретов карандашом и два маслом: маленькие, серо-белые, с обращенными в разные стороны профилями. Теперь на оттисках литографий, которые показал, я увидела подтверждение того, что он много думал обо мне. Большинство гравюр, которые Пабло делал там, были в той или иной форме моими портретами. Одна из тех литографий представляла собой натюрморт, а другая, позабавившая меня, судя по всему, его портрет еще мальчишкой. Был там и портрет двух женщин, спящей и сидящей подле нее. Сидящей, вне всякого сомнения, была я. Кто другая, я не смогла разобраться. Когда спросила Пабло, он ответил, что тоже не может. То ли Дора Маар, то ли моя подруга Женевьева. Когда я увидела эту литографию, он сделал уже шесть ее пробных оттисков. Продолжал вносить в нее изменения всю зиму, и когда сделал окончательный оттиск — в общей сложности их набралось восемнадцать — характер ее коренным образом изменился от весьма конкретного до неузнаваемо-абстрактного. Но спящая женщина, утратив свою графическую индивидуальность, обрела подлинную. Пабло понял, что все-таки это Дора Маар. И словно бы в доказательство показал на полях гравюры множество мелких изображений: там были всевозможные птички и двое насекомых, изображенных в мельчайших деталях. По его словам, он всегда считал Дору до того кафкианской личностью, что всякий раз, увидя пятно на стене ее квартиры, принимался работать над ним пером, пока пятно не превращалось в маленькое, но будто живое насекомое. Сделанные на полях того же рода «комментарии» заставили его осознать, что спящая женщина в самом деле Дора. А птички на верхних и нижних полях символизировали меня.

Мне было приятно видеть эти свидетельства его новой увлеченности литографией же только потому, что многое в них было связано со мной. Хотя гравированием Пабло занимался много, я часто слышала, как он отзывался о литографии с неоправданным пренебрежением. И теперь надеялась, что это окажется не просто преходящим интересом. В типографии Мурло он проработал четыре месяца.

Одной из самых интересных литографий, созданных в то время, была сцена боя быков, в которой Пабло применил принцип коллажа. Взял лист литографической бумаги, положил на грубую поверхность и тер по краям и еще кое-где литографическим карандашом, пока эти места не обрели зернистую структуру. Из самой темной части он вырезал фигуру пикадора и приклеил на белую часть у правого края. Другие элементы, например, быка и солнце, нарисовал литографическими чернилами. По обе стороны быка поместил пикадоров: слева белого — получившегося на месте вырезки — на зернисто-черном фоне, справа черного, вырезку, на белом. Подобной изобретательности не проявлял еще никто. Мурло пришел в восторг от столь свежего подхода, найденного «неспециалистом».

— Работая, всегда нужно помнить об экономии, — сказал Пабло. — Видишь, я использовал одну и ту же форму дважды — сперва как позитивную, потом как негативную. Это главное в моих пикадорах. К тому же, создается своего рода пластическое соотношение — одной стороны к другой — и получается очень впечатляющая композиция.

Время от времени Пабло брал меня с собой в типографию. Тогда она находилась на улице де Шаброль, неподалеку от Восточного вокзала. Это было тусклое, шумное, ветхое помещение со стопами афиш, литографических камней и полным беспорядком, однако в течение многих лет там выпускались самые замечательные литографии. В типографии всегда было довольно темно, сыро, прохладно, потому что если б там поддерживалась комнатная температура, воск в литографических чернилах расплывался бы слишком легко, а бумага и литографический камень пересыхали бы от прямых лучей солнца. Она напоминала сцену с гравюры Домье, была сплошь черно-белой с единственным цветным пятном — большими прессами, на которых печатались яркие афиши с рекламой парижских художественных выставок. Домье был там и среди печатных форм. Многие формы в типографии использовались чуть ли не с первой половины прошлого века. После каждого оттиска камень протирается, чтобы удалить чернила. Но поскольку литографический камень это известняк, мягкий и пористый, он впитывает какую-то часть чернил, и отпечаток рисунка проникает сквозь поверхность. Детали старого рисунка иногда проступают на ней снова после протирки камня. Литографы именуют это его «памятью», и мы иногда видели, как тот или другой камень «вспоминает» фрагмент рисунка Домье.

Приходя туда, Пабло всякий раз здоровался за руку со всеми рабочими и звал их по именам. Они показывали ему свои отборнейшие сокровища, вырезанных из афиш красавиц, чемпионов-велосипедистов и других народных героев. Это были невоздержанные на язык, но дружелюбные люди, распущенные почти до анархичности. Все, кроме одного.

В глубине типографии, в самой темной комнатушке работал старик, месье Тюттен. В искусном печатании самых сложных по техническому исполнению работ ему не было равных. И внешне он отличался от большинства неряшливых, развязного вида рабочих. С острым взглядом голубых глаз, очками в стальной оправе, заостренными чертами лица, сединой, в наглухо застегнутом, тщательно отглаженном черном костюме он походил на пожилого бухгалтера со страниц Диккенса. И работы Пикассо всегда поручали печатать месье Тюттену, поскольку пренебрежение Пабло к специфике литографического процесса создавало всевозможные проблемы для печатников. Только вот месье Тюттену не нравились работы Пабло. Он терпеть их не мог.

Пабло сделал литографию одного из своих голубей совершенно нетрадиционным способом. На фоне созданном черными литографическими чернилами нарисовал птицу белой гуашью. Поскольку в этих чернилах содержится воск, гуашь на них обычно «берется» неважно, но Пабло все-таки блестяще справился со своей задачей. Когда Мурло пришел на улицу Великих Августинцев и увидел, что сделал Пабло, то заявил: «Как нам печатать такое? Это невозможно». Объяснил, что теоретически, когда рисунок переносится с бумаги на камень, гуашь его защищает, а чернила попадают только на те части, где нет гуаши; но с другой стороны, при соприкосновении с жидкими чернилами гуашь наверняка расплывется, по крайней мере частично.

— Отдайте его месье Тюттену; он найдет выход, — сказал ему Пабло.

Когда мы приехали в типографию, месье Тюттен все еще не брался за голубя.

— Никто еще не делал ничего подобного, — возмущался он. — Я не могу работать с этим рисунком. Ничего не выйдет.

— Я уверен, вы сможете управиться с ним, — сказал Пабло. — К тому же, полагаю, мадам Тюттен будет очень рада получить оттиск этого голубя. Я сделаю ей дарственную надпись.