Сергей Николаевич Булгаков - Коллектив авторов Страница 26

исследуется политической экономией. Экономический материализм подменяет личность, живое бездушным механизмом хозяйства, где действуют отчужденные от человеческой личности законы: «совершенно игнорирует личность, приравнивая ее к нулевой величине, quantith nhgiigeabie. Личности для него даже не кондильяковские статуи, но заводные куклы, дергающиеся за ниточку экономических интересов. Очевидно, при этой концепции нет места ни свободе, ни творчеству, ни какому бы то ни было человеческому прагматизму, над всем царит механизм»[157]. Правда, Булгаков как шеллингианец-соловьевец оговаривается, что хозяйство не может быть только механизмом, точно так же, как «личность не есть только счетная линейка интересов, а живое творческое начало»[158].

Экономизм от «Философии хозяйства» к «Свету Невечернему» начинает мыслиться как мировоззрение слишком посюстороннее, лишенное катастрофизма и эсхатологизма, увековечивающее жизнь этого века и ведущее «к отрицанию конца жизни как отдельной человеческой личности, так и всего мира»[159].

Хозяйство как единый процесс обосновывается через философский идеал всеединства, заключенного в человеческой личности: «Каждая человеческая личность потенциально носит в себе всю вселенную, будучи причастна natura naturans, творящей душе природного мира, и natura naturata, теперешней природе»[160]. Трансцендентализм кантовской философии Булгаков распространяет на политическую экономию – личность входит в трансцендентальный субъект хозяйства, коим в эмпирическом выражении оказывается историческое человечество, а в метафизическом – божественная София: «трансцендентальный субъект хозяйства, а в нем и каждая личность, онтологически причастны Софии, и над дольним миром реет горняя София, просвечивая в нем как разум, как красота, как… хозяйство и культура»[161].

Наряду с социологическим обоснованием личности очень важно для Булгакова, как «соловьевца», обоснование философское. С точки зрения «прописки» в истории философии булгаковская личность тождественна декартовскому sum, она противоположна локковской «чистой доске»: «мы не вступаем в мир как tabula rasa ни в метафизическом, ни в эмпирическом смысле, нет, мы вступаем в него качественно определенными личностями»[162]. Личность есть «абсолютно новое в мире, новый элемент в природе»[163].

Логика философии всеединства является важным эвристическим компонентом для мысли Булгакова, особенно в «Философии хозяйства» и «Свете Невечернем». Соловьевский принцип органической логики – видеть в наиболее универсальном наиболее индивидуальное и наоборот и воспринимать эмпирическую данность, символически дублируя и трансцендируя ее к Абсолютному, работает у Булгакова периода его ранних статей практически без изменения – в этом прослеживается линия не только соловьевского «Национального вопроса в России», но и его ранних метафизических работ: «Своеобразная парадоксия религиозного восприятия: будучи из всех жизненных актов наиболее индивидуальным, лично выстраданным, лично обусловленным, оно в то же время оказывается и наиболее универсальным – явный знак того, что между индивидуальным и универсальным нет противоположности; истинно индивидуальное и есть истинно универсальное, или же наоборот, истинно универсальное существует и познается лишь как индивидуальное»[164]. Цитирование лирики Соловьева мы находим в следующем фрагменте: «Утверждая равенство людей, вопреки их эмпирическому неравенству, и абсолютное достоинство личности, вопреки существующему униженному ее положению, мы отрицаем эмпирическую действительность и за “корою естества” прозреваем подлинную, божественную сущность человеческой души»[165]. Мистический органицизм философии всеединства требует, чтобы личность имела метафизическое основание вне самой себя: «Каждая человеческая личность, имея для-себя-бытие, является своим абсолютным центром; но она же и не имеет самостоятельного бытия, свой центр находя вне себя, в целом»[166]. Этот тезис одновременно является источником для обоснования и равенства и достоинства человеческих личностей, несущих в себе образ Божий, и иерархического строения мистического организма. Таковым центром оказывается мировая душа, или София, тварная София (в «Свете Невечернем»): «…в единстве мировой души, универсального субъект-объекта, самораскрывающегося в процессе жизни, находит свое объяснение реальная связь субъекта и объекта, устанавливаемая в каждом акте сознания и воли. К этому единству причастны отдельные личности»[167]. Сама личность превышает сознание самой себя: «Хотя дневное я, рассудочно-дискурсивное, есть наиболее острое выражение или симптом жизни, но оно вырастает из глубины и имеет корни, погруженные в темноту ночного дремлющего я, вообще личность неизмеримо глубже и шире своего сознания в каждый данный момент»[168]. Булгаков использует идею ночной и дневной жизни человеческой души, присутствующую в книгах немецкого богослова и натурфилософа Г. Г. фон Шуберта (1780–1860) «Ansichten von der Nachtseite der Naturwissenschaft» и «Psyche» естествоиспытателя и шеллингианца К. Г. Каруса (1789–1869). Она была использована Вл. Соловьевым в произнесенном тексте 12-го «Чтения о Богочеловечестве», отличном от опубликованного[169]. Личность как то, что коренится в своей ночной природе, безусловно связана с творчеством, хотя и, по Булгакову, творчество не есть создание чего-то метафизически нового, но есть выявление изначально данного. Каждый человек есть «художник своей собственной жизни»[170], а «гениальность есть личность в умопостигаемом ее существе, обнажение ее софийной сущности»[171].

Бытие личности связано для Булгакова с ценностями и наличием идеалов. Тема личности, укорененной во Христе, имеющей в нем образ для подражания и для «проверки совести» (В. Соловьев) начинается, по крайней мере, с «Вех». Упрекая интеллигенцию в отсутствии религиозной культуры личности, отсутствии абсолютных норм и идеалов, которые даются только в религии, Булгаков констатирует «решающее значение того или иного высшего критерия, идеала для личности: дается ли этот критерий самопроверки образом совершенной Божественной личности, воплотившейся во Христе, или же самообожествившимся человеком в той или иной его земной ограниченной оболочке (человечество, народ, пролетариат, сверхчеловек), т. е. в конце концов своим же собственным “я”, но ставшим пред самим собой в героическую позу»[172].

Индивидуальность и личность. Булгаков употребляет оба понятия для характеристики обособленности, партикулярности человеческого индивида, разрозненности людей в греховном, падшем состоянии, в состоянии возобладавшей самости. Личность мыслится Булгаковым как начало яркое, выделяющееся, непохожее на других. Быть личностью – наивысшее наслаждение, которое граничит с самопожертвованием, отказом от самости. Булгаков вспоминает в связи с этим слова Гете: «С напряженностью этого личного начала связана острота жизни: Hschstes GlYck der Erdenkinder Sei nur die Perssnlichkeit![173]». Аскетизм предполагает самоограничение, самоотрицание, отказ от своей личности, который в то же время является ее наивысшим религиозным утверждением: «Религиозно утверждая свою личность, мы должны согласиться ею пожертвовать, потерять свою душу, чтобы спасти ее от самости и непроницаемости, открыть ее радости любви-смирения. То больное, люциферическое я, которое сознает себя в противопоставлении к всякому другому я как к не-я, должно приобрести с ним совместимость и тем получить положительное, а не отрицательное только определение. Если формула первого: я есть не нея, и я больше всякого не-я, то формула второго: я есмь ты, он, мы, вы, они. Надо отречься от себя, не восхотеть своего я, идти крестным путем аскетики смирения,