Илья Толстой - Мои воспоминания Страница 26

   Всю ночь мама сидит и переписывает все начисто.

   Утром у нее на столе лежат аккуратно сложенные, исписанные мелким, четким почерком листы и приготовлено все к тому, чтобы, когда "Левочка встанет", послать корректуры на почту.

   Утром папа берет их опять к себе, чтобы пересмотреть "в последний раз" -- и к вечеру опять то же самое: все переделано по-новому, все перемарано.

   -- Соня, душенька, прости меня, опять испортил всю твою работу, больше никогда не буду, -- говорил он, с виноватым видом показывая ей запачканные места, -- завтра непременно пошлем, -- и часто бывало, что это "завтра" повторялось неделями и месяцами.

   108

   -- Мне только одно местечко посмотреть, -- утешал сам себя папа, потом увлекался и переделывал опять все сызнова.

   Бывали даже случаи, что, послав корректуру почтой, отец на другой день вспоминал какие-нибудь отдельные слова и исправлял их по телеграфу.

   Несколько раз из-за этих переделок печатание романа в "Русском вестнике" прерывалось, и иногда он не выходил по нескольку месяцев2.

   Когда отец работал уже над восьмой частью "Анны Карениной", в России шла турецкая война3.

   Предвестником ее была необычайно красивая комета 1876 года и целый ряд необычайно красивых северных сияний, которыми мы любовались целую зиму.

   В этом огненном ночном блеске и в сиянии яркой хвостатой звезды было что-то стихийное и зловещее.

   Во время войны папа и все наши домашние, даже мы, дети, очень ею интересовались.

   Когда приходили из Тулы газеты, кто-нибудь из старших читал их вслух и весь дом собирался слушать.

   Всех генералов мы знали не только по имени и отчеству, но и в лицо, так как портреты их были и в календарях, на лубочных картинах и даже на шоколадных конфектах.

   Дьяковы подарили нам к елке целый полк игрушечных солдат, турок и русских, и мы целые дни играли ими в войну.

   Наконец мы узнали, что в Тулу пригнали целую партию пленных турок, и вместе с папа мы поехали их смотреть.

   Я помню, как мы вошли в какой-то большой двор, огороженный каменной стеной, и увидали сразу несколько крупных, красивых людей в красных фесках и широких синих шароварах.

   Папа смело подошел к ним и начал разговаривать.

   Некоторые умели говорить по-русски и стали просить папирос. Папа дал им папирос и денег.

   Потом он стал их спрашивать, как им живется, подружился с ними и заставил двух больших бороться на поясах. Потом турок боролся с русским солдатом

   -- Какие красивые, милые и кроткие люди, -- говорил папа, уходя от них. а мне казалось странным, что он так хорошо отнесся к тем самым страшным туркам,

   109

   которых надо бояться и битв, потому что они режут болгар и бьют наших.

   В последней части "Анны Карениной" отец, описывая конец карьеры Вронского, отнесся неодобрительно к добровольческому движению и славянским комитетам, и из-за этого у него вышло недоразумение с Катковым.

   Я помню, как папа сердился, когда Катков отказался поместить эти главы целиком, просил его или часть выкинуть, или смягчить и в конце концов возвратил рукопись и поместил в своем журнале небольшую заметку, в которой говорилось, что со смертью героини роман, собственно говоря, кончен, но что далее следует эпилог листа в два, в котором, по плану автора, рассказывается то-то и то-то, и что, быть может, автор "разовьет эти главы к особому изданию своего романа"4.

   Благодаря этому случаю отец поссорился с Катковым и после этого уже больше с ним не сходился.

   Между прочим, по поводу Каткова мне припоминается одно очень характерное определение отца: он говорил, что большей частью люди, владеющие литературной формой, совершенно не умеют говорить, и наоборот--люди красноречивые совсем не могут писать.

   Как пример первых он приводил Каткова, который, по его словам, в разговоре мямлил, запинался и двух слов связать не умел, а ко вторым он причислял многих известных ораторов, и в том числе Ф. Н. Плевако.

   Заканчивая эту главу, мне хочется сказать несколько слов о том, как отец сам относился к "Анне Карениной".

   В 1877 году он пишет в письме к Н. Н. Страхову: "Успех последнего отрывка "Анны Карениной" тоже, признаюсь, порадовал меня. Я никак этого не ждал и, право, удивляюсь и тому, что такое обыкновенное и ничтожное нравится"5.

   В 1875 году он писал Фету:

   "Я два месяца не пачкал рук чернилами и сердца мыслями, теперь же берусь за скучную, пошлую "Каренину" с одним желанием поскорее опростать себе место -- досуг для других занятий, но только не педагогических, которые люблю, но хочу бросить. Они слишком много берут времени"6.

   В 1876 году он писал Н. Н. Страхову:

   110

   "Я с страхом чувствую, что перехожу на летнее состояние: мне противно то, что я написал, и теперь у меня лежат корректуры на апрельскую книжку, и боюсь, что не буду в силах поправить их. Все в них скверно, и все надо переделать и переделать, все, что напечатано, и все перемарать, и все бросить и отречься и сказать: виноват, вперед не буду, и постараться написать что-нибудь новое, уж не такое нескладное и нитонисемное"7.

   Так относился отец к своему роману во время его писания.

   После много раз я слышал от него отзывы еще гораздо более резкие.

   -- Что тут трудного написать, как офицер полюбил барыню, -- говаривал он, -- ничего нет в этом трудного, а главное, ничего хорошего. Гадко и бесполезно!

   Я вполне уверен в том, что, если бы отец мог, он давно уничтожил бы этот роман, который он никогда не любил и к которому всегда относился отрицательно.

ГЛАВА XIV

Почтовый ящик

   Летом, когда в Ясной съезжались две семьи, наша и Кузминских, когда оба дома бывали полны народа, своих и гостей, у нас устраивался Почтовый ящик.

   Он зародился очень давно, когда я был еще совсем маленький и только что научился писать, и существовал с перерывами до середины восьмидесятых годов1.

   Висел он на площадке, над лестницей, рядом с большими часами, и в него каждый опускал свои произведения: стихи, статьи и рассказы, написанные в течение недели на злобы дня.

   По воскресеньям все собирались в зале у круглого стола, ящик торжественно отпирался, и кто-нибудь из старших, часто даже сам папа, читал его вслух.

   Все статьи были без подписей, и был уговор не подсматривать почерков, -- но, несмотря на это, мы всегда почти без промаха угадывали авторов или по слогу,