Геннадий Тоболяк - Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! Страница 26

– Приехал!

Зазвонил телефон. Комбриг снял трубку:

– Шатин слушает!

Дежурный по бригаде докладывал Шатину, как прошла ночь. Комбриг недовольно хмурился. Слушал, молчал. Сказал в трубку:

– Передайте моему замполиту бригады, пусть тщательно разберется в причине самострела на посту и доложит к 12.00.

Шатин положил телефонную трубку. Долго молчал. Обдумывал происшествие в бригаде и что предпринять, строго сказал, обращаясь ко мне:

– Опять самострел. Прямо беда. Стреляются на посту молодые ребята в возрасте 18–20 лет. Это ли не горе родителям? А каково мне? Я себе места не нахожу. Я, в первую очередь, в ответе за этих ребят, своих сыновей.

Я молчал. Ничего не говорил. Молчал и Михаил Шатин.

– Ну, ладно. Теперь о деле. Сейчас пойдем в «Медузу», так солдаты называют местную тюрьму. Она небольшая, но хорошо прочищает мозги.

Из штаба бригады мы направились к «Медузе», невысокому строению, стоящему рядом с солдатской баней. Впереди шел Шатин своей привычной, ныряющей походкой, следом – я с переводчиком Хакимом. Подходя к «Медузе», вспомнил, что на месте тюрьмы Бастилии, громадной и зловещей, французы в 1789 году поставили надпись: «Здесь танцуют». «Может быть, со временем комбриг Шатин последует примеру французов, и на месте «Медузы», будет такая же надпись!» – подумал я.

Около «Медузы» к комбригу подскочил высокий, красивый лейтенант:

– Товарищ комбриг! За время моего дежурства никаких происшествий не произошло! – доложил лейтенант Соломатин.

– Быстро открывай, Соломатин, «Медузу», посмотрим, что ты там прячешь! – приказал комбриг.

Громадный замок, висевший на дверях «Медузы», был ржавый, не открывался. Лейтенант старался быстро открыть замок, никак не мог, как того требовал комбриг, что не понравилось Шатину.

– Чего ты так долго копаешься?! – возмутился он. – Дай-ка сюда ключ.

Лейтенант, вспотевший от нервного напряжения, протянул комбригу ключ. Шатин вставил ключ в замок, потряс его из стороны в сторону, повернул ключ – и замок открылся.

– Учись, лейтенант Соломатин, как надо открывать замки, учись, пока я жив. Научу не только этому ремеслу, но и храбро воевать, бить басмачей в хвост и в гриву!

– Лихо у вас это получается, товарищ комбриг! – сказал лейтенант, весело улыбаясь, глядя на комбрига влюбленными глазами.

Массивная дверь «Медузы» с таинственным скрипом и скрежетом отворилась, и в нос ударил запах гнили, сырости и человеческого пота, и я почувствовал легкое подташнивание. Идти внутрь «Медузы» не хотелось, но усилием воли заставил себя спуститься вниз по ступенькам и оказался внутри тюрьмы, стал ждать, какой сюрприз приготовил мне комбриг Шатин.

Комбриг легкой походкой сбежал вниз по ступенькам внутрь «Медузы», чувствовалось, что он здесь уже не первый раз. Остановился в центре «Медузы», осмотрелся, привыкая к тусклому свету лампочки, подвешенной под самый потолок. Лампочка была обвита колючей проволокой, и от этого свет в «Медузе» состоял из маленьких квадратиков, не больше по размеру спичечного коробка. Тюрьма больше походила на погреб, где никогда нет дневного света, всегда стоит полумрак, даже в солнечный день.

– Нужно чуть-чуть постоять и привыкнуть к темноте, – сказал мне лейтенант Соломатин, – лампочка Ильича слабенькая и ее свет лишь пугает людей, делает их злодеями, впрочем, злодеи здесь и сидят!

– Правильно мыслишь, лейтенант Соломатин, – похвалил офицера комбриг. – Подними с нар задержанных. Слишком они заспались, однако.

– Подъем, господа бандиты! – громко скомандовал лейтенант. – Подъем, вы не на курорте, а в тюрьме. Понимать надо и быстро выполнять команды. Отсыпаться будете на том свете. Ваш путь на свободу – только через чистосердечное признание своей вины и раскаяние. Надеюсь, вам это понятно.

Переводчик Хаким собирался перевести слова лейтенанта, но комбриг Шатин жестом руки остановил его.

– Не надо переводить! – хмуро заметил Шатин. – Здесь все «свои», и мы друг друга хорошо понимаем.

Я остановился возле деревянного стола, обитого железом и вкопанного глубоко в землю. Слева от меня были деревянные нары, которые я не сразу заметил из-за слабого освещения. Нары появились, как по-щучьему велению из темноты, к которой я постепенно стал привыкать. На них валялись трое, спали или делали вид, что спят крепким сном. По команде «подъем!» стали потягиваться, лениво, безразлично к тому, что происходит вокруг них, делая вид, что недолго здесь пробудут, еле слышно переговаривались между собой.

– Разговоры прекратить, господа бандиты! Это приказ. А приказ должен выполняться точно, быстро и в срок. Кто его нарушит, будет расстрелян по законам военного времени! – сказал лейтенант Соломатин.

Все задержанные слезли с нар, встали рядом со столом. У всех руки за спиной, как того требует инструкция для задержанных, содержащихся в «Медузе».

– Господин Шатин! – обратился к комбригу рослый, под два метра, молодой афганец. – Вы меня знаете, я член провинциального комитета партии, и мы с вами встречались у губернатора Кандагара. Мой арест – это недоразумение, и я вас прощаю за эту оплошность. Виноваты не вы, а подчиненные, но и их прощаю, прошу не наказывать, а впрочем, посмотрим, что будет дальше с нами.

– Я освободил бы вас с большой радостью, но не могу, – сказал Шатин. – Вы нарушили комендантский час. Вы были при оружии и оказали вооруженное сопротивлении патрулю. У вас были найдены бланки документов, не подлежащие выносу из государственного учреждения. Вы смертельно ранили солдата патруля. Всех вас передам в местный ХАД, там будут решать, как поступить с вами.

Сомкнув непокорные уста, афганцы молчали.

Было тихо и тревожно. Глаза громадного ростом афганца горели бешеным, неестественным огнем наркомана. Он молчал. Лишь сверлил нас колючим взглядом, готовый всех испепелить огнем ненависти, как вулкан Везувий. Это, пожалуй, все, на что еще он был способен.

Рядом с рослым афганцем был маленький, щуплый, как воробей, молодой человек лет двадцати. Он часто моргал, смотрел на комбрига с испугом, то и дело протирал рукой гноящиеся глаза. Он единственный был не в наручниках. Любопытство, с которым я разглядывал молодого афганца, отвлекло меня от чего-то важного, что я не сразу заметил. Вдруг третий арестованный повалился к ногам переводчика Хакима:

– Хаким-ага, спасите меня и защитите! Я погибаю. Пусть меня больше не бьют и не пытают. Я сам все вам скажу, что будет вас интересовать!

Я повернулся к человеку, стоящему на коленях перед Хакимом, и в этот момент громадного роста афганец сильно пнул его ногой, затем еще и еще. «Предатель! – шипел нападавший. – Запомни, негодяй, что тебя покарает Аллах, если ты предашь всех нас и наше святое дело в борьбе с неверными!»