Хорст Герлах - В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946 Страница 26

– Ну, этого я не знаю, – ответил он. – Но убитых было очень много.

– Вы думаете, коммунисты лучше, чем нацисты? Ведь они пытались украсть у вас Библию, чтобы из страниц делать самокрутки.

– Да, ты прав. Но нельзя судить весь народ по поступкам отдельных личностей. Разве ты не помнишь, что простые люди почти всегда жалели нас? Именно поэтому нам запрещено общаться с ними.

Я не мог не согласиться с ним. Охрана всегда препятствовала, если кто-то из пленных пытался заговорить с местными жителями по пути в лагерь.

Христианская служба

В лагере среди заключенных находился протестантский священник из Германии. Он был призван в армию и попал в лапы русских. Ему было очень тяжело выполнять физическую работу. Однажды, это было в конце зимы, он объявил, что хочет отслужить после ужина службу. Прочитав несколько глав из Библии, он произнес:

– Дорогие земляки, сейчас мы все находимся в ситуации, которой не позавидуешь. Мы мучаемся, испытывая чудовищные лишения и трудности, многие умерли, а жизнь многих висит на волоске. Но, что ни делается, все к лучшему. Это трудно понять. Но Всевышний страдал, так что и мы должны все выдержать. Нам всем тяжело, но, может, по большей части мы мучаемся и переживаем оттого, что оказались вдали от родного дома. Но мы должны радоваться, что избежали участи, постигшей евреев. Мы живы, а это самое главное. Мы должны быть терпеливы и любить Бога. Он никогда не забывает о своих детях. Будем просить Господа нашего не оставить нас. Аминь.

Хотя я считал молитву об избавлении хорошей идеей, все же сравнение нашей судьбы с судьбой убитых евреев не очень мне понравилось.

Я спросил у Фольгера, правда ли то, что некоторые протестантские священники умерли в нацистских лагерях? Сам я не верил в это.

– Мы много чего не знаем и о чем не подозреваем, – получил я ответ. – Немецкая пропаганда тоже велась в одном направлении, много чего скрывая. Но нужно смотреть правде в глаза.

Мы спорили и не могли согласиться друг с другом, и я считал Фольгера слишком упрямым.

В конце февраля Фольгера назначили начальником в дезинфекционном отделении госпиталя. Когда доктор спросил его, кого бы он хотел взять в помощники, Фольгер назвал меня.

Работать с больными было не просто, но, по крайней мере, мы были сыты каждый день.

Дополнительная работа

Основная работа оказалась не очень трудной. Единственной неприятной процедурой был процесс прожарки одежды в дезинфекционной печи, в которой температура доходила до 236 градусов. Наши уши постоянно закладывало от перепада температуры. Но только таким образом можно было избавиться от вшей. Также в наши обязанности входило собирать дрова и топить печь. Но так как у меня оставалось свободное время, я нашел дополнительную работу.

К этому времени мы, заключенные, потихоньку стали приобщаться к цивилизации, и теперь у каждого из нас имелся свой поднос на ножках, на котором мы могли нести свою еду из столовой к себе в барак. В свое свободное время однажды я нарисовал на своем столике цветы, а потом отнес его в свое дезинфекционное отделение, раскалил железный крюк и выжег рисунок на поверхности. Получилось довольно мило. Когда другие увидели мое произведение, то многие захотели, чтобы и их подносы выглядели так же. Вначале я занимался этим бесплатно, но, когда мне предложили деньги за работу, я не стал отказываться. Я получал твердую оплату в размере трех рублей или со мной расплачивались продуктами, хлебом на ту же сумму. Моими покупателями в основном становились мужчины и женщины из нашего лагеря, но в конце концов я заработал популярность и у охранников, которые заказали у меня несколько штук. Мотивы рисунков я придумывал сам: иногда рисовал пейзажи Германии или России, цветы, деревья, изображал времена года, животных и так далее.

В лагере пошла мода на такую работу. Плотники делали деревянные чемоданчики на продажу, кто умел, делал веники из прутьев, кто-то лепил горшки из глины.

Женщины, которые умели шить и вязать, переделывали одежду за небольшую плату.

Торговля

Продажа одежды получила широкое распространение. Через лагерных посредников был найден контакт между продавцами и покупателями. Многие из нас продавали свои личные вещи, потому что год назад нам выдали дополнительное лагерное обмундирование. Русские покупали только те вещи, которые находились в хорошем состоянии. Они торговались, пытаясь снизить цену, насколько это возможно; после войны в стране не было денег, а труд советских людей низко оплачивался. Способность платить обычно зависела от их дохода и положения. В обмен на одежду мы получали табак, хлеб, консервы, крупу или деньги. Причина, вынуждавшая нас продавать одежду, всегда была одна и та же: все хотели есть. Некоторые продали теплую одежду, ожидая прихода весны и надеясь, что она им больше не пригодится.

Торговля велась втайне от охранников, потому что за торговлю одеждой вещи немедленно конфисковывались. И все равно многие находили способ продать что-нибудь, чтобы спастись от голода.

Поначалу между покупателями и продавцами существовал языковой барьер, но очень скоро мы выучили необходимый минимум слов, нужный для общения.

Вообще такой вид торговли свободно существовал в России. Все покупалось и продавалось на так называемых базарах. Цены устанавливались в соответствии с запросами и требованиями. Например, стакан табака мог стоить от пяти до пятнадцати рублей, в зависимости от качества. Тому, кто покупал, разрешали попробовать табак, перед тем как его приобрести. Хлеб стоил дорого – от тридцати до сорока рублей, это около пятнадцати – двадцати долларов.

Просто доктор

Главный врач госпиталя был строг, но старался каждому уделить внимание. Пациенты, медсестры и все остальные уважали его. Он был одним из немногих докторов, который относился к немцам без ненависти. Мы привыкли к его собственным методам диагностики. Если кто-то из больных хотел продлить лечение, не желая возвращаться к работе, доктор перед тем, как решить этот вопрос, «проверял» его своим способом. Он строго смотрел ему в глаза. Если человек не выдерживал его взгляда, врач спрашивал на ломаном немецком:

– Почему ты не смотришь на меня?

Он всегда действовал по справедливости. Если кто-то действительно чувствовал себя неважно, доктор всегда оставлял больного в госпитале столько, сколько требовалось. Когда пациент выздоравливал, он снова возвращался к работе.

Из-за того, что врач сочувствовал пленным и всегда действовал справедливо, его недолюбливало вышестоящее начальство. Ему устраивали всякие проверки, но так как придраться было не к чему, начальство уходило восвояси.