Андрей Шляхов - Главные пары нашей эпохи. Любовь на грани фола Страница 26

Любовь Петровна уже не могла жить, не снимаясь в кино. Надо сказать, что Григорий Васильевич относился к этой страсти с пониманием и не препятствовал жене сниматься у других режиссеров. Если, конечно, сам не работал в это время над очередной картиной. Так например, Орлова снялась в фильме Александра Мачерета «Ошибка инженера Кочина», шпионском детективе. Кстати говоря, в этом же фильме снялась и Фаина Раневская. После выхода картины на экран зрители восхищались тем, как ярко, как достоверно сыграла в ней Орлова свою драматическую роль. Хоть Любовь Орлова снималась много и часто, но, пожалуй, ни к одной из своих ролей она не готовилась так тщательно, как к роли ткачихи Морозовой в фильме Григория Александрова «Светлый путь». Оно и ясно — ведь этому фильму коммунистические идеологи придавали огромное значение. Почему? Да потому, что он рассказывал сказку «Золушка» на советский лад, повествуя о том, как полуграмотная деревенская девушка Таня становится передовой высококвалифицированной работницей, да вдобавок еще и депутатом Верховного Совета. «Пожалуй, — писала в воспоминаниях Любовь Петровна, — я могу сказать, что в какой-то степени сама вместе с Таней прошла путь, проделанный ею, — от простой черной домашней работы до квалифицированного труда у ткацкого станка. Первая часть этой задачи не требовала от меня специальной подготовки: таким умением обладает каждая женщина. Но на экране Таня в течение нескольких минут работает на ткацком станке. Я должна была провести эту съемку так, чтобы зрители, среди которых будут ведь и настоящие, опытные ткачихи, поверили бы, не усомнились в подлинно высоком мастерстве владения Морозовой станком. И для этого мне пришлось, как и самой Тане, учиться ткацкому делу. Три месяца я проработала в Московском научно-исследовательском институте текстильной промышленности под руководством стахановки-ткачихи В. П. Орловой. Кроме того, во время съемок на Ногинской (Глуховской) фабрике моими постоянными сожительницами были потомственные русские ткачихи… Я успешно сдала техминимум и получила квалификацию ткачихи. Быстрому освоению профессии помогло и то, что я занималась не только на уроках. Ткачиха должна обладать очень ловкими пальцами, чтобы быстро завязывать ткацкий узел, достигается это путем длительной тренировки. И я отдавала этой тренировке все свободное время. В сумке я всегда носила моток ниток, как другие женщины носят вязанье. Я вязала ткацкие узлы везде и всюду. Ткацкими узлами я перевязала дома бахрому скатертей, полотенец, занавесей».

В одной картине, в рамках одной и той же роли, Любовь Орлова последовательно явила зрителям несколько взаимосвязанных, но в то же время совершенно разных образов. Неотесанная деревенская девушка, фабричная уборщица, квалифицированная ткачиха и, наконец, — член правительства. Драматический талант актрисы раскрылся здесь в полной мере.

На «Светлый путь» Александров и Орлова, несомненно, возлагали большие надежды. Увы, несмотря на все старания звездной четы, Иосиф Сталин почему-то не пришел в восторг от фильма, хоть и похвали его. Конечно, эта картина получилась не столь веселой, как предыдущие работы Александрова. Но зато она была такой правильной, такой идеологически взвешенной… Александров вспоминал: «1940 год. Работа над фильмом „Светлый путь“ закончена. Будут смотреть в ЦК партии. Так уж повелось с „Веселых ребят“. Первое и последнее слово за Сталиным. А он говорить не торопится. Закуривает трубку, смакует дымок и посматривает на всех хитровато. Напряженная тишина, все молчат. Мои нервы на пределе, кажется, урони сейчас кто-нибудь стул, и я выскочу в окно. „Хо-ро-шая картина, — раздается наконец. — По сатирическим зарядам уступает „Волге-Волге“, но хорошая картина и… без портрета товарища Сталина, — улыбнулся он глазами. — Но вот название (первоначально картина называлась „Золушка“. — А. Ш.) ее считаю неподходящим. Старая сказка Перро („И это знает!“ — подумалось мне) „Золушкой“ вошла в прошлую жизнь, атутидет речь о новом человеке…“ „Но, товарищ Сталин, — позволил себе вмешаться я, — уже готова реклама, не только изобразительная, но и вещественная: спички, конфеты, духи…“ Сталин выслушал меня и, не меняя позы и интонации, словно и не было моих слов, как ни в чем не бывало продолжил: „Фильму надо дать новое название. Я сегодня подумаю, и завтра утром вы получите мои предложения“. Утром на студию была доставлена записка с двенадцатью названиями фильма, написанными рукой Сталина. Я остановился на „Светлом пути“».

Вскоре после выхода «Светлого пути» в прокат Александрову и Орловой была присуждена Сталинская премия первой степени. Присуждена с оговоркой: за картины «Цирк» и «Волга-Волга».

Признание их заслуг радовало несказанно Григория Васильевича и Любовь Петровну, ведь работа была не главным, а, можно сказать, — единственным смыслом их жизни. Детей у них, по неизвестным причинам, не было, собственно говоря, не сохранилось ни одного свидетельства о том, что они вообще когда-либо намеревались обзавестись потомством. Они жили для кино — той самой страсти, которая наряду с любовью владела их сердцами. Честолюбие? Да! Тщеславие? Определенно! Но — честолюбие и тщеславие сочетались в этой паре с талантом.

Во время войны Александров некоторое время руководил Бакинской киностудией. Орлова снималась в так называемых «боевых киносборниках», много выступала с концертами. В сентябре 1943 года Александров получил новое назначение — ему было поручено возглавить «Мосфильм» в должности художественного руководителя студии. Супруги с радостью вернулись в Москву, в свою квартиру в бывшем Глинищевском переулке, который теперь назывался улицей Немировича-Данченко в честь недавно скончавшейся легенды русского театра. Александров руководил киностудией, а Орлова продолжила гастрольную деятельность. Ее часто включали в актерские фронтовые бригады.

Конец войны ознаменовался общим подъемом настроения, некоей всеобщей эйфорией. Люди верили, что все самое плохое осталось позади, и надеялись на лучшее, будущее виделось им светлым, безоблачным. Константин Симонов дал прекрасную характеристику этого времени: «Как я помню, и в конце войны, и сразу после нее, и в сорок шестом году довольно широким кругам интеллигенции, во всяком случае, художественной интеллигенции, которую я знал ближе, казалось, что должно произойти нечто, двигающее нас в сторону либерализации, что ли, — не знаю, как это выразить не нынешними, а тогдашними словами, — послабления, большей простоты и легкости общения с интеллигенцией хотя бы тех стран, вместе с которыми мы воевали против общего противника. Кому-то казалось, что общение с иностранными корреспондентами, довольно широкое во время войны, будет непредосудительным и после войны, что будет много взаимных поездок, что будет много американских картин — и не тех трофейных, что привезены из Германии, а и новых — в общем, существовала атмосфера некой идеологической радужности, в чем-то очень не совпадавшая с тем тяжким материальным положением, в котором оказалась страна, особенно в сорок шестом году, после неурожая».