Борис Штейфон - Кризис добровольчества Страница 26

Когда мы подходили к Курской губернии, к границам Великороссии, нам представлялось, что нас встретит явно оболыиевиченное население. Как видно из приведенных мною фактов, опасения эти были неосновательными. Внешне замутившаяся народная душа в своей основе оставалась чистой и глубоко национальной. Несмотря на пережитое в 1917 году общерусское растление и на дальнейшие коммунистические опыты, деревня продолжала хранить инстинкт государственности. Мы являлись представителями этой государственности, и потому, за редким исключением, крестьянство обычно давало нам свои первоначальные симпатии и свою помощь.

Добровольческая армия наступала на Москву, воодушевленная самыми высокими патриотическими чувствами. В лице казачьих частей она имела верных соратников и борцов за общенациональное дело, ибо казаки в своей массе были прежде всего русскими людьми…

Во главе Вооруженных Сил Юга России находился вождь, чья кристальная честность не подлежит никакому оспариванию. Он мог, конечно, ошибаться, однако свои личные интересы ставил на последнее место и служил только своей Родине…

В распоряжении главного командования была обширная, богатейшая территория с 50-миллионным населением, со свободными сообщениями с заграницей. Англия и Франция признавали правительство генерала Деникина и оказывали ему известное нравственное и материальное содействие…

Воодушевлением, личным составом и тактической подготовкой Добровольческая армия неизмеримо превосходила большевиков…

И несмотря на эти и ряд других общеизвестных преимуществ, Добровольческая армия все же не заняла Москвы!

Зародившаяся на Дону и окрепшая на Кубани, Добровольческая армия в силу особых обстоятельств того времени принуждена была усвоить психологию и формы, резко отличавшие ее от прежней русской армии. Вновь образовавшаяся армия была ярко добровольческая, со всеми положительными и отрицательными особенностями этого понятия. Многовековой богатейший опыт императорской армии был забыт необыкновенно быстро. В итоге получилось сильнейшее искажение почти всех тактических и организационных принципов.

В силу особых условий в первый период своего существования Добровольческая армия не имела тыла в том виде, как он понимается военной наукой и практикой. База была всегда при себе. Затем, находясь как бы в гостях у кубанцев, добровольческое командование не считало себя признанным и полномочным разрешать вопросы административного устройства тех районов, какие освобождались от большевиков. Прочно освоив опыт первого периода, Добровольческая армия усвоила и равнодушное отношение к столь кардинальным вопросам, как правильная организация армейского тыла и занятых областей.

Вся совокупность совершаемых в первый период ошибок уравновешивалась, впрочем, малочисленностью армии и богатством Кубанской области. По мере же усиления армии и развития операций последствия ошибок проявлялись уже более резко.

Долгое пребывание главнокомандующего и его штаба в Екатеринодаре невольно обострило казачий вопрос. Как ни был сложен этот вопрос, однако представляется несомненным, что если бы армия заняла Москву, то в общероссийском масштабе он потерял бы и свою первоначальную остроту, и свою казавшуюся тогда непримиримость. Весьма вероятно, что если бы генерал Деникин не находился персонально в центре тех страстей, какие горели в то время на Кубани, он гораздо спокойнее и государственнее воспринимал бы все перипетии деятельности Рады. С высоты Московского Кремля многие события и деятели той эпохи представлялись бы совсем не в тех размерах, какие рисовались провинциальному воображению.

Если в 1918 году забвение истины — «организация не терпит импровизации» — могло быть расценено только лишь как полубеда, то упорное забвение той же истины в 1919 году привело уже к катастрофе.

Располагая всеми возможностями для своего усиления, Добровольческая армия ко времени решительного столкновения с большевиками оказалась настолько обессиленной и обескровленной, что исправить органические недочеты всей системы не могла и легендарная доблесть фронта. В то время, когда добровольческие части в бессменных, тяжелых боях истекали кровью, неустроенный, развращенный тыл наносил фронту более тяжелые удары, чем красный враг.

Отсутствие должного управления освобожденными областями создавало в районах, отдаленных от магистралей, полное безначалие и вытравляло у населения веру в законность и порядок белых. Первоначальное сочувствие обращалось сперва в равнодушие, а затем в явное неудовольствие.

Выйдя на Большую Московскую дорогу и преследуя грандиозные государственные цели, Добровольческая армия психологически продолжала быть армией кубанского и донецкого периодов, со всеми приемами и взглядами тех периодов. В этом и заключалась наша трагедия и первопричина будущих неудач.

Приступая по выходе из Донецкого бассейна к устройству государства, необходимо было применять и соответствующие методы государственного строительства. Этого не было сделано, и жизнь хронически опережала добровольческое творчество.

Вместе с тем наше главное командование, по-видимому, излишне опасалось упреков в «реставрационных симпатиях» и стремилось всячески выявить свою лояльность в этом вопросе. Логическим последствием подобных стремлений явилась необходимость издания целого ряда новых законоположений. Кодификационное творчество, проявляемое наспех и в явно ненормальных условиях гражданской войны, не могло, конечно, охватить всех сторон государственной жизни. В своей массе новые законоположения считались «временными» и обычно служили дополнением или частичным изменением как Свода законов Российской империи, так и законодательства Временного правительства. В итоге правительственные мероприятия Добровольческой армии отличались неопределенностью и потому никого не удовлетворяли. Для правых генерал Деникин был слишком левым, для левых — слишком правым.

Не подлежит сомнению, что если Добровольческая армия заняла бы Москву, то все остальное так или иначе, но устроилось. И если этого не случилось, то основной причиной краха белой борьбы на юге России надо считать несовершенство нашей военной системы.

Добровольчество, как система единственно жизненная в сложной обстановке 1918 года, должно было летом 1919 года уступить свое место регулярству, ибо последнее все свои корни имело в той национальной России, какую мы стремились возродить. Добровольчество, как военная и гражданская система, это не более как импровизация, и жестокий опыт 1919 года показал все несовершенство подобной импровизации.