Андрей Кручинин - Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память Страница 26

Бубнов (офицер Ставки характеризовал его как «здешнего остроумца с примесью Ноздрева») принадлежал к числу горячих сторонников «Босфорской операции» – вначале блокады или минирования пролива, а затем и десанта, который должен был дать в руки России Константинополь и выход в Средиземное море. Следует заметить, что к моменту назначения Колчака на Черное море проблема Константинополя и Проливов (Босфора и Дарданелл) уже обсуждалась дипломатами России и ее союзников, причем отправною точкой служили русские требования, сформулированные еще весной 1915 года: «… Вопрос о Константинополе и Проливах должен быть окончательно разрешен в смысле вековых стремлений России. Всякое его разрешение, которое не включало бы в состав Русской Империи города Константинополя, западного берега Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а равно и южной Фракии по черту Энос – Мидия, было бы не удовлетворительно. Подобным же образом, по стратегическим соображениям, часть Азиатского побережья, заключающаяся между Босфором и рекою Сакариею и между пунктом, подлежащим определению, на берегу Измидского залива, острова Имброс и Тенедос должны будут быть присоединены к Империи».

Захваченный босфорскими проектами и сохранивший эту увлеченность на несколько десятилетий, Бубнов в мемуарах, написанных уже после Второй Мировой войны, рисует удручающую картину управления Черноморским флотом, Командующий которым, адмирал А.А.Эбергард, якобы чрезмерно доверился начальнику оперативного отдела своего штаба, капитану 2-го ранга К.Ф.Кетлинскому (здесь кстати заметим, что такое же положение занимал в свое время Колчак при Эссене, и этим еще раз доказывается условность «должностной расстановки» в ее отношении к реальным влияниям внутри управления войсками или флотом). Кетлинский же, по мнению Бубнова, препятствовал «более энергичным действиям против Босфора», и «это было тем более странным, что Кетлинский был одним из талантливейших офицеров нашего флота»; «упорство Кетлинского в этом вопросе было настолько загадочным – если не сказать больше, – что в лучшем случае можно было подозревать в нем недостаток личного мужества, необходимого для ведения решительных операций», – пишет Бубнов.

Подобные слишком далеко заводящие намеки вряд ли делают честь их автору, но до известной степени помогают понять состояние духа, в котором находился офицер Ставки, и его убежденность в необходимости смены черноморского командования. При этом Бубнову изменяло элементарное чувство справедливости, поскольку действия адмирала Эбергарда и его подчиненных отнюдь не соответствовали тому ярлыку «пассивности» и неумеренной «осторожности», который неоднократно навешивался на них как тогда, так и в наши дни.

Начнем с того, что операции против Босфора, в том числе и десантные, включались в число важнейших задач Черноморского флота задолго до 1914 года, а сразу же после появления «Гебена» и «Бреслау» в Дарданеллах, то есть за два с половиною месяца до вступления Турции в Мировую войну, Эбергард испрашивал разрешения на ввод русских кораблей в Босфор, дабы принудить турок к сохранению нейтралитета, и в дальнейшем настаивал на необходимости атаковать германо-турецкие крейсера, под каким бы флагом они ни появились в Черном море, и активно действовать у Босфора, чтобы по меньшей мере надежно блокировать его (с началом боевых действий, когда обнаружилось преимущество эскадренного хода кораблей Сушона над русским флотом, важность такой блокады получила дополнительное подтверждение). Эбергард настаивал на захвате болгарских портов Бургаса и Варны для превращения их в базу Босфорской операции. Эбергард успешно боролся с турецкими грузовыми перевозками на Черном море. Эбергард бомбардировал форты Босфора, а германо-турецкие корабли не осмеливались выйти навстречу для боя. Эбергард в 1914–1915 годах выставил более семи тысяч мин для обороны своих берегов и почти столько же – у берегов противника, и тот же «Гебен» 25 декабря 1914 года подорвался на русском заграждении, выставленном у Босфора, получив значительные повреждения (правда, интенсивность постановок заметно снизилась в 1915 году по сравнению с 1914-м). И недаром русский офицер много лет спустя лаконично подытоживал деятельность двух Командующих: «Адмиралом Эбергардом был очищен восток Черного моря, адмирал Колчак принялся за его запад…»

И все же устранение Эбергарда и назначение на его место Колчака было решено.

«Для тех, – пишет капитан 2-го ранга А.П.Лукин, – кто близко знал старого командующего и мог поэтому воочию судить и оценивать его деятельность на посту командующего флотом, широкий горизонт его государственного ума, обширные познания, опыт, холодную выдержанность перед лицом опасности и, наконец, его исключительное благородство, – для тех эта смена явилась полной неожиданностью…

Для тех же, кто далеко стоят от обстановки и условий, в которых протекала его деятельность, и кто судил о ней постольку, поскольку она отвечала чаяниям и заветным стремлениям русского общественного мнения, – для тех эта смена казалась необходимой и была ими муссируема и подготовляема».

По мнению Лукина, настроения тогдашнего общества, требовавшего взятия Константинополя и восстановления «Креста на Святой Софии», и побудили верховное командование сместить Эбергарда с его поста; роль Бубнова при этом специально не рассматривается, а между тем правдоподобно предположение, что именно он, может быть вместе с адмиралом А.И.Русиным (начальником морского штаба Верховного Главнокомандующего), и явился выразителем этих мнений, направив их против старого Командующего Черноморским флотом. Составленный в Ставке обширный доклад (названный Лукиным «обвинительным актом») был рассмотрен Императором и… решил судьбу Эбергарда. Что же касается выбора Колчака в качестве его преемника, здесь влияние Бубнова представляется неоспоримым, даже если считать рассказ адмирала Тимирева несколько преувеличенным.

Бубнов и Колчак были знакомы по военно-морскому кружку, вместе служили в Морском Генеральном Штабе, преподавали в Академии. Бубнов, всю жизнь прослуживший на Балтике, мог недостаточно хорошо знать черноморских офицеров, а мог и не очень доверять им, предполагая возможность сохранения тех же настроений, которые он приписывал Эбергарду и с которыми собирался столь решительно бороться. Поэтому предположение Тимирева об отсутствии «черноморских кандидатов, могущих соперничать с Колчаком в популярности», кажется верным лишь наполовину – в расчет явно принималась «популярность» не у самих «черноморов» (конечно, слышавших о Колчаке, но вряд ли перед ним преклонявшихся), а у офицеров морского штаба Ставки… да, может быть, и у невоенной «общественности», – например, думской, которой имя Колчака было хорошо известно с довоенных времен как горячего патриота и одновременно борца с «рутиной» и «бюрократией».