Фернан Мейссонье - Речи палача Страница 26

Помню, я все время пристально смотрел на приговоренного, я не отводил от него глаз. Правду говорят, что глаза — это зеркало души. Действительно, во взгляде можно иногда угадать мысли человека. В человеке живут прежде всего глаза. Только по глазам можно сказать, что этот вот совершил столько преступлений, что он мог это видеть. Так что я пытался представить себе, оценить. И потом я следил, пытался понять, нет ли у него намерения меня укусить. Я пытался увидеть в их глазах их последние мысли за несколько секунд до смерти. Все-таки любопытно себе представить: вот этот парень через мгновение будет мертв. А я буду жив. Есть ли жизнь после смерти? Я всегда буду сомневаться. А он через миг узнает. Он будет в этом уверен.

Однажды, помню, в ходе одной казни, я смотрел на осужденного, думая, что через несколько секунд он узнает, бывает ли другая жизнь после смерти. И тут, в этот момент, мой взгляд встретился со взглядом осужденного, сидевшего на табурете, и этот человек сказал мне: «Скоро я буду с Богом». Это было как чтение мыслей. Я спросил себя: он догадался, о чем я думаю, или как? Меня это поразило. Я посмотрел на него. Случай? Это произвело на меня впечатление. Да, это сразу подтолкнуло меня к мыслям об иной жизни, о жизни после смерти. Конечно же, я бы хотел, чтобы была другая жизнь. На самом деле, думаю, человек не может допустить, что он мимолетен, что он только звено в цепи. Но я не думаю, что есть другая жизнь. Мусульмане, да и много католиков верят в Бога. На пороге смерти они цепляются за это, хотят во что бы то ни стало, чтобы была другая жизнь. Так не человек ли это создал Бога, чтобы иметь возможность верить и думать о будущей жизни? Потому что он не хочет допустить, что после его смерти есть только небытие. Разумеется, существует загадка жизни. Но почему желать во что бы то ни стало вечной жизни, которая, на мой взгляд, в итоге утомила бы нас?

Трудно встать на место приговоренного. На самом деле я никогда не задавал себе такого вопроса. Но видя то, что я видел, я не думаю, что был бы смелее других. Однажды я лег под гильотину. Да, в Алжире я попробовал — лезвия наверху не было — положить голову, шею в ошейник. Я лег на скамью, голову положил в ошейник, чтобы понять, что мог чувствовать человек у последней черты, в последнюю секунду. Я сохранил этот взгляд навсегда. Это любопытно. И потом еще есть этот характерный запах человеческой крови, въевшийся в древесину, хоть мы и мыли ее струей воды. Для осужденных этот миг должен быть очень короток. Конечно, если бы все подумали о том, что могут оказаться на месте приговоренного к смерти, все выступили бы против смертной казни.

Но потом ты знаешь, что он сделал. Мы не будем осуществлять казнь, если не знаем. Человека не убивают, если не знают, что он кого-то убил или еще что-то. Мы знаем. Мы следим за процессом. Отец следил за процессами. Я следил за процессами. У меня было время, я только этим и занимался. Если было заседание суда, я шел туда. У меня был пропуск для прохода в суд. Это интересовало меня. Эксперты, жалобы… мне это нравилось. Так что об осужденном вы знаете, какое преступление он совершил. Кого-то изнасиловал, зарезал… Например, эти ребята, которые пришли на одну ферму вечером. Их было шестеро. Они связали отца шестидесяти лет и сына четырнадцати лет, и они заставили мать и дочь подать им кофе. Потом они изнасиловали мать и шестнадцатилетнюю дочь на глазах у отца и сына, которые были привязаны. И наконец, уходя, они зарезали отца и сына. Мать и дочь сошли с ума. Они в больнице. Эти парни, это просто монстры. Я сказал себе, что это невозможно! Как сын мог при этом присутствовать… Смотреть, как насилуют мать, сестру перед ним, а он привязан. Потом их зарезали… Это чудовищно. Тогда я вставал на место жертвы, матери семейства. Из шестерых казнены были двое.

Поведение осужденных невозможно предугадать. Никто — даже мы сами — не знаем, как будем вести себя перед смертью. Вот задаешь себе этот вопрос. И думаешь: я умру смело! Ты ничего не можешь об этом знать! Есть боевые ребята, самые незначительные, показавшие ужасную храбрость, смелость. А может быть, через некоторое время они не смогли бы этого сделать. Тут ты не можешь знать. Не раз я замечал, что осужденные, слабые с виду, умирали с большой смелостью.

В то время как другие, которых считали крепкими и о которых охрана сообщала нам, что они могут доставить нам проблемы, умерли трусами. Главное не доверять внешности. Нет, поведение осужденного предвидеть невозможно.

Я имел дело с приговоренными, которые отказывались идти, кусались, отбивались, кричали и в конце концов наводили леденящий ужас на второго, который вначале держал себя смело. Другие были мертвенно-бледными. Бывало, кто-нибудь мог и наделать под себя со страху — к счастью, таких было немного — и это почти всегда те, кто совершил самые ужасные преступления. И потом, были и смелые люди. И обратите внимание, вовсе не потому, что это были арабы, надо рассказывать неизвестно что. Да, есть и мусульмане, которые были очень смелыми! Разумеется, когда их трое или четверо, я стою у головы и уже два или три тела лежат в корзине, и они видят это, когда их подводят, в те две или три секунды, когда они видят справа в корзине обезглавленные тела, на них нападает ужас. Это тяжело, конечно же. Именно поэтому мы действуем как можно быстрее.

Я думаю, что смелость, выказанную некоторыми мусульманами, они почерпнули в религии. У нас нет такой веры. Мы верим немного, из страха смерти.

Они же полностью убеждены, они действительно верят в Бога. Может быть, это дает им смелость. И что касается религии и их поведения перед гильотиной, я не помню, чтобы какой-либо мусульманин отказался от утешения религии. Все они хотят помолиться. Никто из арабов не говорил, я не верю в Бога, плевать мне на Бога или еще что. Никто. Все совершают молитву. Allah Akbar! «Господь велик!» Allah Akbar! и так до самой гильотины. Наоборот, я слышал, как Фернан Иветон, коммунист, смелый человек, отказался от утешения священника. «Свободомыслящий», сказал он. А Зауи, в 1938, — он был еврей, — и он отказался от утешения раввина. Он сказал ему: «Если бы Бог был, меня бы здесь не было сегодня!»

«Фотограф»

В ходе казни наиболее сложной и опасной является роль первого помощника, называемого «фотографом». С технической точки зрения работа «фотографа» длится меньше пяти секунд. Поэтому он должен быстро и точно координировать движения. На каждой казни за две-три секунды вспоминать те же жесты. Быть «фотографом» — этому не научить. Этому учишься только на практике и быстром наблюдении. Мне отец сказал только: «Следи, чтобы он не повернул голову набок и не укусил тебя за пальцы!». Поэтому я крепко держал голову в верхней части висков, скрючив пальцы за ушами. Я сильно тянул, но старался не класть большие пальцы на затылок головы, потому что лезвие бреет челюсть, и когда лезвие уже прошло, баба выступает с моей стороны больше чем на восемь сантиметров. Мне бы раздавило оба пальца.