Майя Кучерская - Константин Павлович Страница 26

— Я вижу, ты хочешь ввести потемкинскую одежду в мою армию!{158}

И всё вошло в прежнюю колею, снова начались обиды, подозрения, беспричинный гнев, животный страх перед отцовским наказанием, всё стало так, будто Константин никогда и не воевал, по горным тропам не прыгал, опытности не приобрел, а Итальянской и Швейцарской кампаний не случалось вовсе. Тем более нелепо было воздавать почести Суворову — за что? За несуществующие войны? Фельдмаршал подвергся очередной опале, а Константин был отправлен в Царское Село муштровать непокорный, как представлялось Павлу, кавалергардский полк — великий князь был его шефом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ЗАКОРЕНЕЛЫЙ КАПРАЛ

БЕЗОТЦОВЩИНА

На зелененьком кусточке

Червячок во тьме блистал,

И качаясь на листочке

Тихой свет свой проливал.

Змей вияся протекает

Под кустом зеленым сим

И невинного пронзает

Жалом гибельным своим.

Что я сделал пред тобою?

Червячок упавши рек —

А зачем блестишь собою?

Змей сказал — и прочь потек.

Евгений Колысов{159}

Что я вам сделал?

Император Павел

Стояла зима 1800 года. Каждый божий день конногвардейский полк, по колено в снегу, проходил учения. Шеф вел себя как обычно — пьянел от бешенства, давал солдатам зуботычины, оскорблял офицеров. «Нельзя себе представить тех жестокостей, которым подвергал нас Константин и его Измайловские мирмидоны. Тем не менее дух полка нелегко было сломить, и страх Константина при одном упоминании о военном суде неоднократно сдерживал его горячность и беспричинную жестокость»{160}, — писал командир эскадрона конногвардейского полка Николай Александрович Саблуков. При Павле военные суды и в самом деле стали нелицеприятны — корнет легко мог засудить полковника.

Через год с лишним Кавалергардский полк наконец вернули в столицу. 1 февраля император со всем августейшим семейством переехал в Михайловский замок, устроенный как хорошая средневековая крепость — с рвами, откидными мостами, потайными лестницами и лабиринтом коридоров. Павел боялся. Тюрьмы были переполнены его подданными, облачившимися в слишком короткий кафтан, отрастившими слишком длинные волосы, недостаточно низко поклонившимися императору, надевшими жилет (якобинцы!). Спустя 30 лет Константин будет совершать те же печальные ошибки, арестовывать одетых не по форме, подозревать невинных — и тоже проспит заговор.

Пока же зрел заговор против Павла. Император делался всё подозрительнее, перестал выезжать и бывал только в окружавшем замок саду. Прислуга исправно чистила снег на дорожках. Во время одной из прогулок император вдруг остановил лошадь и, обернувшись к сопровождавшему его обер-шталмейстеру Сергею Ильичу Муханову, произнес: «Мне показалось, что я задыхаюсь и у меня не хватает воздуха, чтобы дышать. Я чувствовал, что умираю… Разве они хотят задушить меня?»{161}Через четыре дня он был задушен в собственной спальне.

В подозреваемых у Павла были все, кроме организатора заговора графа Палена, который умело отвел от себя всяческие подозрения. На слова Павла о том, что «хотят повторить 1762 год»{162}, Пален отвечал, что прекрасно знает об этом и даже участвует в составленном заговоре — с тем лишь, чтобы выяснить планы заговорщиков и оградить императора от всякой опасности. Император был убежден его доводами и окончательно уверился, что во главе заговора стоят его старшие сыновья. Александр и в самом деле был посвящен в замыслы Палена, однако требовал, чтобы граф дал слово — отцу сохранят жизнь. Граф слово дал с легкостью: «…надо было успокоить щепетильность моего будущего государя»{163}.

Вечером 11 марта терзаемый предчувствиями Павел арестовал Константина и Александра — кто, как не они, могли желать его смерти? Генерал-прокурор Обольянинов привел великих князей к повторной присяге. Ничего не ведавший кавалергардский полковник Саблуков, в тот день дежурный по полку, отправился в Михайловский замок, чтобы сдать рапорт шефу полка Константину Павловичу.

«Я застал Константина в трех-четырех шагах от двери… он имел вид очень взволнованный, — вспоминает Саблуков. — Я тотчас отрапортовал ему о состоянии полка. Между тем пока я рапортовал, великий князь Александр вышел… прокрадываясь, как испуганный заяц… В эту минуту… вошел император propria persona[13], в сапогах и шпорах, со шляпой в одной руке и тростью в другой и направился к нашей группе церемониальным шагом, словно на параде. Александр поспешно убежал в собственный апартамент; Константин стоял пораженный, с руками, бьющими по карманам, словно безоружный человек, очутившийся перед медведем. Я же, повернувшись по уставу на каблуках, отрапортовал императору о состоянии полка. Император сказал: “А, ты дежурный!” — очень учтиво кивнул мне головой, повернулся и пошел к двери… Когда он вышел, Александр немного открыл свою дверь и заглянул в комнату. Константин стоял неподвижно. Когда вторая дверь в ближайшей комнате громко стукнула, как будто ее с силой захлопнули, доказывая, что император действительно ушел, Александр, крадучись, снова подошел к нам.

Константин сказал: “Ну, братец, что скажете вы о моих? — указывая на меня. — Я говорил вам, что он не испугается!” Александр спросил: “Как? Вы не боитесь императора?” — “Нет, ваше высочество, чего же мне бояться? Я дежурный, да еще вне очередь; я исполняю мою обязанность и не боюсь никого, кроме великого князя, и то потому, что он мой прямой начальник, точно так же, как мои солдаты не боятся его высочества и боятся одного меня”. — “Так вы ничего не знаете?” — возразил Александр. “Ничего, ваше высочество, кроме того, что я дежурный вне очередь”. — “Я так приказал”, — сказал Константин. “К тому же, — сказал Александр, — мы оба под арестом”. Я засмеялся»{164}.

В этих сценах замечательна каждая подробность. Павел идет «церемониальным шагом», словно на параде, чтобы подчеркнуть официальность своих отношений с сыновьями — отныне все узы родства разорваны, перед ним только двое арестованных, двое подозреваемых подданных. Константина ужасает и поражает родительская немилость, руки бьются у него по карманам, как у безоружного. В этих бьющихся руках не только страх, но и чувство бессилия, сознание, что оправдаться невозможно. Он чувствует себя такой же жертвой, как и его загнанный отец. Посвященный в заговор Александр тоже трусит, но иначе, чем брат, — в отличие от Константина он понимает: на этот раз Павел близок к истине, как никогда. Саблуков догадывается о тучах, сгустившихся над царственной главой, но он ни во что не замешан и замешан быть не хочет. Поэтому полковник всячески пытается снять напряжение, разрядить обстановку, возможно, впрочем, и оттого, что недооценивает серьезность положения.