Юрий Гальперин - Воздушный казак Вердена Страница 26

Приехал и Сергей Уточкин. Ему особенно обрадовался Харитон, дружили, можно сказать, когда-то. Все же при первой встрече, как и Ефимов, по отечеству — Сергей Исаевич…

— Да оставь, Харитоша, не большой барин Сережка Уточкин. Ты-то как?..

Вспомнили Одессу, трек, как перевернулись на яхте и целый день просидели словно на необитаемом острове, пока их не обнаружил случайный катер.

— Не летал еще? — спросил Уточкин.

— Пока нет, обещал Ефимов. Да сейчас не до меня. Скажи: а страшно было первый раз?.. Ты ведь полетел один.

— Страшно, — смеется Уточкин. — Я как от земли оторвался, левой рукой в сиденье вцепился — не отодрать… Ручку тоже жму… Боюсь, потяну ее и упаду, скорость потеряю… Потом, наверное, рука устала, ослабла, и полез «фарман» высоту набирать… Опять прижал… Потом мотор надо, обороты сбавить, а я все левую руку оторвать боюсь. Пошевелиться страшно…

— Да я ведь серьезно спрашиваю, — обижается Харитон.

— Почти так и было. Погоди, сам узнаешь.

Работы в дни праздника очень много. Ефимов летал часто, после полетов все проверялось, регулировалось, смазывалось с величайшей тщательностью. Михаил Никифорович сам следил за этим, любое нарушение в работе мотора на слух определял, и это была отличная школа. Но с Ефимовым пришлось расстаться — ему предстояло занять пост главного инструктора военной школы в Севастополе. После окончания праздников он сказал Славороссову, что порекомендовал его механиком Генриху Сегно.

— Хороший летчик. Поработаешь с ним, у него и выучишься. Так они встретились…

— Вы согласны поехать со мной в Варшаву? — спросил Сегно. — Там общество «Авиата» школу открывает.

— Я куда хотите поеду, если буду летать.

— Знаю, знаю о вашей мечте, обещаю.

Разговаривая, они вышли с аэродрома: высокий франтоватый Сегно и уступавший ему в росте, коренастый Славороссов.

— Генрих Станиславович, а что это за фирма «Авиата»?

— О, это новая фирма. Очень интересный человек князь Станислав Любомирский построил авиационный завод, при нем и школа будет. Подробностей пока не знаю… А вы что, передумали?

— Нет, просто полюбопытствовал.

Услышав цокот копыт, Сегно обернулся и, небрежно взмахнув перчаткой, подозвал извозчика.

— Вы в город? — спросил Сегно Славороссова.

— Да, хочу побродить, совсем не знаю Петербурга. Нева очень нравится.

— Превосходно, вот я вас и подвезу. Садитесь… К «Кюба», — распорядился Сегно, назвав французский ресторан на Морской, который облюбовали авиаторы. Многие приходили туда в полдень, когда в «адмиральский час» гремел выстрел пушки на валу Петропавловской крепости. Перекусывали, обменивались новостями. Там же собирались и под вечер.

Высадив Славороссова на углу Невского и Морской, Сегно свернул к ресторану. Он увидел, как к подъезду «Кюба» подкатил роскошный экипаж, запряженный парой лошадей. Из него вышел стройный, подтянутый, безупречно одетый господин. Сегно узнал его. Это был непременный посетитель всех авиационных праздников и воскресных демонстрационных полетов англичанин Сидней Рейли. Они были знакомы. Рейли превосходно говорил по-русски, считался весьма богатым отпрыском знатной фамилии. Выезд был его собственным. Никто не подозревал в нем английского разведчика, впоследствии одного из организаторов антисоветского подполья.

Как и Рейли, Сегно подошел к большому столу, в центре которого сидел осанистый генерал с ухоженными, тронутыми сединой бакенбардами, — начальник Гатчинской воздухоплавательной школы, аэронавт и конструктор Александр Матвеевич Кованько. Ответив на поклон вошедших и пригласив их жестом сесть, генерал продолжал прерванный их приходом разговор:

— Согласитесь, господа, нам, русским, нужно скорее научиться строить аэропланы из своих, отечественных материалов, своей конструкции… Разве не так? Выписывать аппараты из-за границы я считаю таким же нецелесообразным делом, как заказ там ружей и пушек… Разве я не прав?..

— Правильно! Давно пора! — поддержали его авиаторы, сидевшие за столом.

— Вот, господин Сегно, — генерал повернулся к нему, — вы же летали на русском «фармане», как он сделан?

— Превосходно, ваше превосходительство. Лучше, легче французского. Мне говорили на заводе, что подобрали отличную древесину, сушат ее своим способом, хоть скрипки делай.

— Вот видите! — просиял генерал. — Можем строить, а почему не свои? Сикорского, например… Очень интересный аппарат, большой талант у Сикорского. Или Яков Модестович Гаккель, его самолет… Присутствовавшие знали, что и сам Кованько автор оригинальной конструкции аэроплана, разделяли его патриотические убеждения, ценили усилия по развитию отечественной авиации. Кованько был инициатором приглашения Михаила Ефимова возглавить обучение русских офицеров, а это было не так просто — поставить «мужика» наставником у господ.

На войне, которая разразится спустя несколько лет, появятся летчики из солдат, но даже они не будут признаны равными. Ведь как бывало?

Вот старейший русский военный летчик Александр Константинович Петренко, уже прославленный отвагой, награжденный Георгиевским крестом, возвращается после тяжелейшего боевого полета. С ним летчик-наблюдатель подпоручик Лелюхин. Сильнейший ветер, самолет швыряет как щепку, страшная болтанка, а тут еще перестает поступать в мотор бензин, что-то с помпой, надо качать ручным насосом. Петренко то насосом работает, то ручку держит двумя руками, чтобы справиться с аэропланом. «В душе я страшно злился на Лелюхина. Видит, что я выбиваюсь из сил, а взять ручку насоса и покачать не хочет.

— Качайте! — не выдержав, крикнул я.

Должно быть, лицо у меня выражало такую тревогу, что Лелюхин взялся за насос, но качает с прохладцей… Мотор еле работает.

Самолет идет на посадку, впереди ангар. Земля приближается до того быстро, что, если мотор не даст немедленно полные обороты, катастрофа неизбежна…

Я обернулся, с силой оттолкнул руку Лелюхина и сам схватился за насос. Мотор заработал сильнее. Самолет перескочил ангар…

— Разве можно так качать, как вы, — говорю я Лелюхину после посадки. — Еще минута, и вмазались бы в ангар.

Лелюхин сидит бледный, молчит, только кусает губы. Молча вылез из самолета и ушел. Подбежал механик. Мы осмотрели самолет, насчитали в нем двадцать девять пробоин…» Тут же вызывает Петренко командир отряда капитан Культин. Он летчик, понимает, что могло произойти.

— Но это не дает вам права оскорблять офицера, — заключил Культин. — За оскорбление офицера я должен был бы отдать вас под суд. Этого не сделаю, но и к награде, к которой нужно представить, не представлю. В дальнейшем не забывайтесь. Держите себя, как надо держаться дисциплинированному унтер-офицеру…