Вячеслав Бондаренко - Вяземский Страница 26

Утром, однако, началось общее отступление. По узкой дороге одновременно, тесня друг друга, на Можайск двигались пехота, кавалерия, шли обозы. Офицеры срывали голоса, размахивали нагайками. Без умолку били орудия — это арьергардные части прикрывали отход. У Вяземского было скверно на душе. Он чувствовал, что больше не сможет носить военный мундир — душа не принимала страшных картин войны, ей были тягостны кровь и страдания. К тому же он простудился дорогой — опять дало о себе знать памятное купанье в пруду. В Можайске князь попросил у Милорадовича отпуск — съездить к жене — и поехал в Москву, в статском платье, больной и сердитый на все и вся.

«Я в Москве, милая моя Вера, — наспех писал он 30 августа. — Был в страшном деле и, слава Богу, жив и не ранен, но однако же не совершенно здоров, а потому и приехал немного поотдохнуть. Благодарю тебя тысячу раз за письма, которые одни служат мне утешением в горести моей и занятием осиротелого сердца. Кроме тебя, ничто меня не занимает, и самые воинские рассеяния не дотрогиваются до души моей. Она мертва; ты, присутствие твое, вот — ее жизнь; все другое чуждо ей. Князь Федор весьма легко ранен в руку… Он велел тебя нежно обнять. Дело было у нас славное, и французы крепко побиты, но однакож армия наша ретировалась. Прошу покорно понять. Делать нечего; есть судьба, она всем управляет, нам остается только плясать по ее дудке. Прости, любезнейший друг моего сердца. Будь здорова и уповай на Бога. Катерину Андреевну и детей обними за меня, а себя за меня же поцелуй крепко в зеркале… Пропасть знакомцев изранено и убито. Ты меня сохранила. Прости, ангел мой хранитель».

Он повидал Жуковского, Батюшкова. Жуковский рассказал, что его полк все сражение простоял в резерве и противника так и не увидал, но понес тем не менее большие потери от пушечного огня. Батюшков помогал эвакуироваться своим родственникам Муравьевым, весь был в хлопотах, кашлял, как и Вяземский. Дали друг другу обет писать, расцеловались, расстались…

Вяземский рассказал о сражении Карамзину. При рассказе этом присутствовали другие старые москвичи, помнившие князя еще мальчиком, — Нелединский-Мелецкий, граф Никита Панин… Николай Михайлович слушал внимательно, потом проговорил:

— Ужасно… сколько молодых жизней унесено… Багратион, Тучков, Кутайсов…

— Да, мы испили горькую чашу до дна, — скорбно откликнулся граф Федор Васильевич Ростопчин, в чьем доме происходил разговор.

— Но зато наступает начало его и конец наших бедствий. — Карамзин неожиданно встал и зашагал по комнате. — Поверьте, будучи обязан всеми успехами своими дерзости, Наполеон от дерзости и погибнет!..

— В ваших речах, Николай Михайлович, слишком много пиитического восторга, — покачал головой Ростопчин. — Не сегодня завтра французы будут в Москве… Боюсь, бедствия наши только начинаются.

На другой день, 1 сентября, Вяземский и Карамзин покидали беззащитный город. Москву сдавали без боя — это не укладывалось в голове… Навстречу то и дело попадались телеги, нагруженные гробами; Смоленский рынок был застелен плащами и соломой, на которых стонали раненые… По улицам проносились верхами люди в мундирах с криками: «Спасайтесь! Спасайтесь!» — таков был приказ Кутузова. Через город двигались отступающие русские части; солдаты и офицеры были мрачны и замкнуты, на вопрос: «Куда вы идете?» — они угрюмо отвечали: «В обход»… Московский гарнизонный полк, напротив, чеканил парадный шаг с развернутыми знаменами и оркестром, как и полагалось идти гарнизону, покидающему крепость. К заставам тянулись обозы мирных жителей, стада коров и овец… Буханье оркестровой меди, стоны раненых, рев испуганных животных, брань военных и мужиков — все это звучало страшно. Карамзин и Вяземский молча смотрели на погибающую Москву… Простуженный князь тяжело кашлял, изо всех сил пытаясь сдержать слезы.

Коляска пылила по дороге, обгоняя телеги с беженцами и колонны отступающих войск. Позади оставались Москва, Остафьево, Бородино… 2 сентября французы вошли в Первопрестольную.

Глава II.

АРЗАМАССКОЕ БРАТСТВО

Кого не увлечет талант сего поэта?

Ему никто не образец:

Он сыплет остротой, но завсегда мудрец

Еще в младые лета.

Судьба свои дары явить желала в нем,

В счастливом баловне соединив ошибкой

Богатство, знатный род — с возвышенным умом,

И простодушие — с язвительной улыбкой.

Из Ярославля, забрав жену, Вяземский поехал сначала в свое поместье Красное-на-Волге, потом в Вологду — ибо Вера Федоровна вот-вот должна была родить, а в Вологде находился знаменитый московский акушер Рихтер. С Вяземскими ехал также Нелединский-Мелецкий. Карамзины же, как и большинство беженцев, повернули в Нижний Новгород.

В Вологде князя охватила сильнейшая депрессия. Он пытался заниматься латынью под руководством московского профессора Шлёцера, проводил вечера с Нелединским, местными поэтами Павлом Межаковым и Николаем Остолоповым и умным, просвещенным епископом Вологодским Евгением, которому посвящал стихи Державин. Но тоска лежала на сердце прочно, и не развеяло ее даже рождение первенца, сына, названного в честь покойного князя Андреем: «Все чувства, кроме чувства дружбы и привязанности к ближним и к вам, любезные друзья мои! — умерли в душе моей… Все способности разума теряются, сердце замирает, вспоминая о Москве…» О Кутузове, отдавшем приказ оставить Москву, Вяземский не мог в эти дни думать без ненависти; «Его имя для меня ужаснее имени врага нашего…» Ему казалось, что с падением Москвы для России рухнуло все. «О Москве и говорить нечего, — писал он. — Сердце кровью обливается… Каждое утро мне кажется, что я впервой еще узнаю об горестной ее участи». «Ты не можешь сомневаться, чтобы я не разделял грусти твоей о участи Москвы: но признаюсь, я не согласен с тобою, чтобы всему был конец и пр. и пр.», — возражал ему Дмитрий Северин.

Служивший в Испании Северин и петербуржец Александр Тургенев были единственными друзьями Вяземского, от которых он регулярно получал вести. Жуковского никто не мог отыскать. В плохое верить не хотелось, друзья утешали себя тем, что верно уж он заболел или уехал в деревню… Единственным из приятелей, с кем Вяземскому удалось повидаться в декабре 1812 года, был Батюшков — он навещал в Вологде сестер. Но и эта встреча оказалась короткой: Батюшков уехал в Петербург. Его назначили адъютантом к тому самому генералу Бахметеву, которого спас во время Бородина Вяземский. Батюшков был мрачен, полон грустных предчувствий. «Если ты переживешь меня, — сказал он князю, — возьми у Блудова мои стихи, издай их… а впрочем, делай с ними что хочешь». В конце июля 1813 года штабс-капитан Батюшков отправился в действующую армию…