Юрий Малов - Мои московские улицы Страница 26

Праздновать в тот день мы начали рано – часа в четыре дня. С гусарским размахом, как нам представлялось, дружно чокались бокалами – то бишь чайными чашками с красным вином, сопровождая свои возлияния цветистыми тостами о вечной дружбе, о гусарском братстве, о том, что наступившая весна окажется для нас счастливой, что в нашей жизни произойдет что-то хорошее, новое, большое, теплое и пушистое. Нас просто душили восторг и чувство любви друг к другу.

Тамадой на наших сборищах всегда был Митя Урнов, красноречие которого в тот вечер было особенно выразительно и цветисто. Основная тема его выступлений сводилась к близкой и хорошо понятной нам мысли: «Господа гусары! Вас ждут великие дела!». Мы были с ним согласны. Однако часам к семи наш «винный погреб», к сожалению, опустел, зато нас самих к тому времени переполняла неуемная энергия, зовущая на героические свершения и подвиги.

Вышли на улицу. Москва после массовой первомайской демонстрации еще отдыхала. Народные гулянья в центре Москвы начинались позже, когда зажигались огни иллюминаций на здании Центрального телеграфа на улице Горького и других общественных зданиях в центре Москвы.

Сделали привычный круг Столешников – Тверская – Пушкинская площадь, вернулись к исходному пункту нашего маршрута. В Петровский переулок мы вошли развернутой шеренгой, шагая посредине мостовой. В переулке, как и на всех улицах в центре Москвы, не было в то время ни автомобильного движения, ни одного запаркованного автомобиля у тротуаров. Несколько одиноких прохожих маячили вдалеке. Неожиданно Гена, шедший в центре нашего боевого порядка, остановился, взял наизготовку гитару, а в то время он повсюду ходил с гитарой, и голосом, еще не нашедшим нужную тональность тихо затянул: «Жить хочу, жить хочу…» – мы молча стояли, ожидая рождения музыкального шедевра. «Жить хочу, жить хочу», – повторил он более уверенно, подбирая при этом нужные гитарные аккорды и, наконец, завершив свой композиционный замысел, грянул фортиссимо: «Жить хочу, жить хочу, половою жизнью жить хочу!»

На несколько секунд мы замерли, пораженные откровенной точностью формулировки нашего друга и её прекрасным музыкальным обрамлением. Оправившись от шока, вызванного комбинированным воздействием текста, музыки и молдавского вина, мы не могли не выразить свой восторг по поводу услышанной художественно-музыкальной композиции нашего друга на столь актуальную для нас тему, и с энтузиазмом во все свои четыре дурацкие глотки более-менее стройно заорали слова о любви к жизни.

На такой эмоционально возвышенной ноте завершился тот вечер. Мы вскоре разошлись по домам.

Исполнительный репертуар Геннадия и уровень нашего общего внеклассного музыкального образования значительно пополнились после того, как наша компания зачастила в гости к нашему Павлику Алексееву или Бубе, – как все его всегда звали и зовут до сих пор. Буба жил вместе с матерью в знаменитом доме № 5/7 в Глинищевском переулке, бывшем с 1943 по 1994 год улицей Немировича-Данченко. В 1934 году здесь была снесена знаменитая церковь Святого Митрополита Алексия, построенная в 1685–1690 годах. На этом месте в 1938-м году корифей советской архитектуры, автор Мавзолея Ленина на Красной площади, Казанского вокзала, метро «Комсомольская» – кольцевая, гостиницы «Москва», здания НКВД на Лубянке, архитектор Алексей Викторович Щусев, возвел представительный «актерский» дом, где проживал цвет артистов и режиссеров отечественного театра и кино: Немирович-Данченко, Кедров, Книппер-Чехова, Москвин, Мордвинов, Хмелев, Тарханов, Еланская, Марецкая, Юткевич и другие. Памятные мемориальные доски, облепившие стены дома, наглядно подтверждают это.

Глинищевский переулок, «актерский» дом

Семья Алексеева, вернее, то, что осталось от неё к тому времени, занимала в этом доме небольшую трехкомнатную квартиру на втором этаже. Мать Бубы – Елизавета Владимировна, урожденная Алексеева, была дочерью Владимира Сергеевича Алексеева – старшего брата Константина Сергеевича Станиславского (Алексеева). В советские времена Владимир Алексеев вместе со своим тогда еще не знаменитым младшим братом Константином режиссировал постановки спектаклей в Оперной студии Большого театра, в Оперном театре. Нетрудно представить, в какой атмосфере, и среди каких людей прошли детство и юность Елизаветы Владимировны.

Когда наша компания познакомилась с ней, она была уже не первой молодости, с не сложившейся личной жизнью и затухающей актерской карьерой. Её еще иногда приглашали на «Мосфильм» – сниматься в эпизодических ролях. Но такие обращения поступали к ней все реже, а потом и вообще иссякли. Однако все это не проявлялось в её отношение к нам. Она, мне кажется, всегда была искренне рада, когда мы вваливались в её квартиру, и моментально полностью погружалась в наши интересы, заботы, переживания. Она умела просто, по-товарищески, без снобизма и взрослого морализирования общаться с нами, тактично обучая, как правильно говорить, держать себя на людях, носить шляпу, завязывать галстук, что читать, какую музыку слушать, какие кинофильмы и театральные постановки обязательно необходимо посмотреть.

Елизавета Владимировна – или по-нашему Тетечка – одинаково доброжелательно отзывавшаяся на оба обращения, научила и сама с увлечением играла с нами в театрализованные шарады, устраивала что-то вроде маскарадов, объясняла нам суть и символику традиционных народных и православных праздников.

Тетечка владела английским и французским языками, и именно она еще до самого первого приезда в Москву в начале 50-х годов Ива Монтана ознакомила нас «вживую» с французским шансоном в своем исполнении. Помнится, мы все буквально бредили французскими песнями из репертуара М. Шевалье, Э. Пиаф, Ш. Азнаура и других, которые она с блеском и, как нам казалось, с истинным французским шармом исполняла нам. Одна из них, начинавшаяся словами «же тандре тужур», помниться, надолго сделалась нашим фирменным выходным номером. Когда мы приходили в гости к нашим знакомым, Геннадий по нашей просьбе исполнял «же тандре», а мы в унисон шевелили губами, изредка тихо произнося, якобы, французские слова, но все же так, чтобы они были слышны присутствующим девушкам, поражая их широтой и исключительностью нашего музыкального образования в ту пору.

Вот такой набор отрывочных воспоминаний обязательно всплывает в моей памяти, когда речь заходить об этих двух переулках Б. Дмитровки.

Чтобы завершить рассказ о переулках этой улицы, назову последний – Козицкий, который встречается в конце нашего пути при подходе к Пушкинской площади. Он начинается сразу за театром Станиславского и Немировича-Данченко и соединяет Б. Дмитровку с Тверской улицей.