Борис Джонсон - Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю Страница 27

Никакой другой ведущий британский политик того времени не мог бы подержать пистолет-пулемет так, чтобы это сошло ему с рук (и до сих пор это золотое правило всех политических фотооппортунистов, об этом шипят имиджмейкеры: «Никогда не прикасайтесь к оружию!»). Ни у кого из них не было необходимой самоуверенности, яркости, склада, харизмы, непосредственности, сопоставимой с черчиллевской.

Чтобы руководить страной во время войны, объединять людей в годину мучительных тревог, необходимо «контактировать» с ними – если использовать современный политический жаргон – на глубинном и эмоциональном уровне. Было недостаточно взывать к логике сопротивления. Он не мог просто убеждать их проявлять храбрость.

Ему требовалось привлечь их внимание, подбодрить и воодушевить их; при необходимости даже развеселить, а лучше всего было бы посмеяться над врагом. Чтобы воздействовать на британцев, ему было необходимо на каком-то уровне отождествлять себя с ними – с теми особенностями характера, который и он, и они считали изначально присущими народной душе.

Каковы же ключевые отличительные черты британцев – хотя бы по нашему, не вполне скромному мнению? Что ж, мы полагаем, что у нас хорошо развито чувство юмора, в отличие от других народов, которые можно было бы упомянуть. Со времен Шекспира, вложившего шовинистическую застольную песню в уста Яго и Кассио, мы гордимся тем, что «англичанин совсем не пьян, когда датчанин уже с ног свалится, когда немец тоже лежит как мертвый, а голландца рвет»[43]. Британцы склонны с некоторым подозрением относиться к слишком худым (теперь мы вторые в рейтинге толстых наций Земли). И, вообще говоря, мы считаем Британию подходящим отечеством для эксцентриков, чудаков и индивидуалистов.

Черчилль объединил все эти четыре особенности под вместительным котелком своей личности. Но, когда мы исследуем его роль в 1940 г., возникает интересный вопрос: насколько он способствовал созданию этой идентичности? Случилось ли это само собой с абсолютной и неосознанной спонтанностью? Или же он был самым выдающимся собственным имиджмейкером и спин-доктором?

Многие утверждали, что блестящая личность Черчилля, как она воспринималась обществом, была результатом определенного мифотворчества – как его самого, так и других. Одно из тех свойств Черчилля, в котором мы уверены и сегодня, – то, что он был настоящим Джоном Булем в своей непочтительности, в использовании остроумия, зачастую колючего остроумия.

Бессчетное количество анекдотов иллюстрирует его грубовато-добродушный, веселый и насмешливый нрав. Они прилипают к нему как репей. Увы, многие из них возможно, а некоторые наверняка не имеют отношения к Уинстону Черчиллю.

Возьмите, к примеру, ту историю, когда он сидит рядом с благочестивым методистским епископом – на каком-то приеме, якобы в Канаде, – и привлекательная официантка подходит к ним с подносом, на котором стоят стаканчики с хересом. Черчилль взял один, а епископ сказал: «Девушка, я скорее совершу адюльтер, чем дотронусь до хмельного напитка».

Услышав это, Черчилль обратился к официантке: «Вернитесь, милочка, я не знал, что у нас есть выбор». Возможно, я не прав, но мне кажется, что это скорее не подлинный случай, а послеобеденный анекдот со страниц юмористического журнала, приписываемый Черчиллю в надежде, что он станет смешнее.

Такие рассказы представляют интерес из-за того, что они проливают свет на его восприятие другими, на тот факт, что Черчилля считают подходящим персонажем для подобных историй. Есть и те, героем которых может быть только он, и все же они сомнительны. Вспомните байку о чехлах, которые должны были прикрывать дула винтовок британских военнослужащих, отправляющихся в Арктику. За их изготовление взялся производитель презервативов, при этом длина изделия составляла 27 см. Говорят, что Черчилль проинспектировал партию и распорядился сменить наклейки: «Я хочу, чтобы на каждом ящике, каждой коробке, каждой упаковке было напечатано: британские, размер – средний. Если они когда-либо попадут в руки нацистов, те поймут, кто есть высшая раса». Я извиняюсь за пересказ анекдота такого толка – есть множество других в том же духе.

Недавние исследования сумели отвергнуть притязания Черчилля на отцовство, даже в нескольких случаях, которые продолжительное время считались правдой. Многие годы я дорожил историей, связанной с Нэнси Астор, леди, родившейся в Виргинии, первой женщиной, ставшей депутатом палаты общин. В 30-е гг. она довольно долго упорствовала в заявлении, что Гитлер разносторонний и надежный человек.

«Уинстон, – якобы сказала она Черчиллю, – если бы я была вашей женой, то подсыпала бы вам яд в кофе». «Нэнси, – как говорят, ответил ей Черчилль, – а если бы я был вашим мужем, то выпил бы его». Увы, Черчилль почти наверняка не сделал этого замечания, а если и сделал, то воспользовался чужими словами.

Мартин Гилберт приписывал эту остроту не Черчиллю, а его большому другу Ф. Е. Смиту. Дальнейшие исследования полностью испортили обедню, поскольку был обнаружен выпуск Chicago Tribune за 1900 г., в котором это высказывание красовалось в колонке шуток дня. Могло ли быть так, что молодой Черчилль заметил его в том году, когда побывал в Америке, и пополнил свои запасы, чтобы в дальнейшем применить к Нэнси Астор? Сомневаюсь в этом. А мог кто-то просто вернуть шутку в оборот и, чтобы сделать ее по-настоящему смешной, вложить ее правдоподобным образом в уста известных людей? Скорее всего, так и было.

Еще я всегда полагал – и, как мне кажется, слышал об этом от родителей, – что Черчилль однажды дал отпор напыщенному чиновнику, который возражал против использования предлогов в конце предложений. «Мне никогда не смириться с этим видом английского»[44], – заявил он.

Но только Черчилль этого не говорил. Оказывается, эта шутка была напечатана в журнале Strand и не приписывалась кому-либо. Но она была так хороша, что оказалась вложенной в уста Черчилля. Также он не утверждал: «В будущем фашисты назовут себя антифашистами». Несомненно, это глубокое замечание, если оно сообразуется с вашими политическими представлениями, но опять-таки не принадлежит Черчиллю.

Также – и я чуть не зарыдал, когда узнал, что это неправда, – он никогда не говорил о своих отношениях с утомительным и почти невыносимым де Голлем: «Самый тяжелый крест, который мне довелось нести, был лотарингским»[45]. На самом деле эти слова произнес генерал Спирс, посланник Черчилля во Франции. Но кто-нибудь помнит генерала Спирса?

Еще была замечательная колкость в адрес Дж. Б. Шоу, который послал ему два билета на первый показ одной из своих пьес со словами: «Возьмите друга, если у вас есть хоть один». Черчилль отразил мяч, сказав, что не может прийти на первый показ, но придет на второй, если там будет «хоть один зритель».

Но и этого он не говорил. Всезнающий Аллен Паквуд из Кембриджа нашел письма и Шоу, и Черчилля, единодушно отрицающие упомянутую пикировку.

Подобно гипергравитационному звездному телу Черчилль волшебным образом притягивал шутки, заявлял права на них, как оказалось, и тогда, когда вовсе не произносил их. И кое-кто даже стал сомневаться – ошибочно, на мой взгляд, – был ли он так плодовит по части юмора.

Если вы желаете, то можете и дальше идти по пути отрицания и заметить, что его привычки были не вполне фальстафовскими[46]. Он на самом деле пил виски с водой с раннего утра, но его дочь однажды сказала, что это был очень сильно разбавленный виски: несколько капель «Джонни Уокера» на дно стакана, скорее «жидкость для полоскания рта», как выражался он, а не алкогольный напиток.

В отношении сигар его камердинер да и многие другие свидетельствовали, что он редко выкуривал их до конца – обычно оставлял в пепельнице не менее трети, а то и половину. Он превосходно понимал, что это не просто табак – сигары были частью его имиджа. Когда в 1946 г. он подъезжал к Фултону, штат Миссури, где собирался произнести речь, Черчилль велел остановить машину. Он похлопал себя по карманам, вытащил сигару и сунул, не зажигая, себе в рот.

«Никогда не забывайте ваш товарный знак», – прорычал он присущим ему образом. Он был далек от беспутства Тоби Белча[47] и по-своему демонстрировал замечательную личную дисциплину. Он упражнялся с гантелями. А занимаясь делами, он был феноменально трудолюбив – вы вряд ли встречали настолько усердных людей. Все это опять наводит на мысль, что, возможно, избыточные черты его характера содержали в себе элемент просчитанного преувеличения. Наверное, они были в какой-то мере заимствованы, подобно тому как он взял у оккупированной Европы V для обозначения знака победы. Там антифашисты рисовали его на зданиях, и он означал vrijheid – свободу.

Был ли Черчилль позером? Нет, хотя каждый в некоторой мере действует исходя из приписываемой самому себе индивидуальности. А в случае Черчилля крайне удивительно то, что его публичный образ – его имидж – находился в потрясающем соответствии с действительностью.