Александр Половец - БП. Между прошлым и будущим. Книга вторая Страница 27

– Хорошо говорить с теми, кто понимает, о чем вообще идет речь, – замечает по этому поводу он. – На Западе это случается не часто.

И еще те, кто его близко знает, говорят, что Гарик не терпит пустословия: если к твоему голосу прислушиваются, у тебя должна быть четкая позиция, которую ты должен уметь заявить – то, что американцы называют «сделать стейтмент». И если этот «стейтмент» не сформулирован – лучше пока промолчать.

В эти дни Каспарову было что сказать: после интервью в «Плейбое» и уже после нашей с ним встречи появилось его интервью в самом многотиражном, а, следовательно, и самом популярном издании – «Ридерс Дайджест».

Я помнил о нелюбви Гарика к официальным встречам с прессой, а потому поначалу не делал даже попытки вызвать его на интервью – хотя и знал, что после вовек не прощу себе упущенной возможности, совесть заест. Однако, не надеясь на память, я все же спросил его согласия на магнитофонную запись нашего разговора. Гарри неожиданно легко согласился, предупредив, правда, что в печати должно появиться только то, что он в действительности сказал.

– Гарик, – обратился я к нему, когда чемодан вроде бы уже был почти упакован, и Каспаров нерешительно переминался возле стенного шкафа, решая, во что он облачится перед полетом. – Не знаю, многие ли читатели отметили в вашем интервью обстоятельство, показавшееся мне достаточно значимым, хотя внимания на нем вы нигде специально не акцентировали: в одном месте вы заметили, что талант шахматиста – это от Бога. В другом месте вы высказали следующую мысль: вам кажется, что вы несете определенную миссию – сделать жизнь на земле лучше, чем она была до вашего прихода. Вы – верующий?

Вот так прямо и неделикатно я спросил Каспарова о вещах, достаточно сокровенных, о которых и старые друзья не всегда способны говорить открыт. Однако Гарри нисколько не смутился. Размышления над моим вопросом отняли у него всего несколько секунд.

– Я верю в Рок. Я очень люблю еврейские мифы и считаю, что, в принципе, у человека есть предопределение. Другое дело, что оно может не свершиться. Но начинает это предопределение работать в тот момент, когда человек начинает в него верить. И если оно есть… Ну, скажем, шахматный талант: если он у вас есть, вы можете стать чемпионом мира – если будете бороться за этот титул. И вы станете им.

Но если его нет, как, скажем, у Корчного, или у Ларсена, – то вы им никогда не станете… То есть, здесь нужно предопределение – и так везде. Но за это предопределение нужно биться, это своего рода риск. Предопределение нужно суметь реализовать. Конечно же, вы можете ошибиться: его нет – и тогда вы проиграете. Я вот и считаю, что у меня предопределение есть.

– Но ведь существуют еще и обстоятельства – в одном случае они способствуют реализации того, что мы называем предопределением, в другом – препятствуют ему. Задумаемся, например, над таким обстоятельством: число желающих и пытающихся выехать из СССР уже в наши дни не только не уменьшилось, но возросло многократно. Не кажется ли вам, что именно понимание невозможности реализовать себя и явилось причиной того, что множество бывших жителей СССР оставили страну, как только им представился такой случай?

И вообще, как вы относитесь к эмиграции? Не думаете ли вы, что, в принципе, это вполне нормальная ситуация, когда десятки, сотни тысяч жителей страны оставляют ее, потому что в другом месте их жизнь может быть, скажем, удобнее для них? Или все же это – трагедия?

– Безусловно, трагедия! – быстро, почти не задумываясь, ответил Каспаров. – Эмиграция в мирное время – это трагедия нации!

– Тех, кто уезжает, или тех – кто остается? – не понял я.

– Я же сказал – нации! Я же не разделил… Конечно, это трагедия. Как же так – в мирное время… то есть, конечно, по существу, это не мирное время – значит, продолжается война в обществе, значит, общество не может стабилизироваться.

– Мы говорим о массовой эмиграции, – уточнил я.

– Именно о массовой, о той, что существует по политическим мотивам, не по личным. Это – итог того, что гражданская война в нашей стране еще не закончилась. То есть – она не закрыта. Вспомните: во Франции, в Испании – всех похоронили вместе, и это явилось своего рода примирением нации. А у нас этот принцип – «красное-белое» – все еще существует, и он, к сожалению, за последние 70 лет буквально отравил массовое сознание общества.

Следующая минута прошла в молчании.

– Ну вот, я сделаю материал для газеты, послать вам ее в Баку? – продолжил беседуя, наблюдая, как Гарри, закончив сборы, возится перед зеркалом с непослушным узлом галстука.

– Пошлите. И вообще, можете посылать мне газету – только не в Баку, там я бываю мало. Лучше в Англию, менеджеру, тогда она меня наверняка найдет.

– Я понимаю, что дело, так сказать, в технике: в Советский Союз газета уже идет по многим адресам, и ее получают… А все-таки, по поводу гласности: на ваш взгляд, достигла ли она, гласность, такого состояния, когда не думаешь о ней специально и даже не замечаешь ее – а просто нормально себя чувствуешь, не задумываясь, есть она или ее нет?

– Можно, я объясню? – Каспаров вдруг стал очень серьезен. – Гласность уже достигла своих пределов. Просто гласность – это еще не свобода слова, вот и все…

– Любопытно заметить, что в России газета наша, по многим отзывам оттуда, читается с большим интересом, чем даже так называемые перестроечные издания – хотя мы от них вон как далеко. Возможно, именно оттого, что читатель находит в ней информацию, пока не доступную ему в советской прессе: памятуя об особом интересе нашего читателя к событиям в России, мы все же пытаемся как-то балансировать подобные материалы сведениями, поступающими со всего мира. Вот и получается, что мы как бы дополняем и усугубляем «Панорамой» советскую гласность…

– С другой стороны, не забывайте: события в СССР сейчас, пожалуй, самое важное из всего, что происходит сегодня в мире, и они-то могут стать определяющими для его будущего.

– Да, конечно, – согласился я. – Вы и в интервью «Плейбою» высказали эту мысль.

– И не только в СССР, но и вообще в соцлагере. Мне кажется, что они там развертываются как бы по улице с односторонним движением: обратного хода просто нет, все идет в одну сторону.

– Но остановки-то могут быть – вот Китай, например… И где гарантии, что и в СССР…

– Остановки – конечно, да, – перебил меня Каспаров. – Ну, так что теперь делать – повеситься, что ли?

– Как-то странно: с вашим-то мощным аналитическим аппаратом – и все равно ощущается какая-то неполная определенность в том, что вы говорите. А кому, как не вам, сделать достоверный прогноз того, что может ожидать СССР – ну, хотя бы в сравнительно недалеком будущем! – завершил я фразу довольно неуклюжим комплиментом в адрес чемпиона.

– Прогнозы можно делать тогда, когда есть какая-то закономерность в том, что происходит. Здесь же – сплошной хаос, невозможно проследить векторы.

– Как «броуново» движение молекул? – вспомнил я из школьного курса физики.

– Именно!

– Но, скажем, ситуация на Кавказе – для вас это может быть более близким моментом в общей ситуации. Какие там возможны решения? Как правительству выйти из этой сложнейшей ситуации, когда малейшая ошибка может привести к непоправимым последствиям?

– Такая ошибка уже сделана, и не одна. Я хочу сказать, что центральное правительство сделало, по-моему, все, чтобы запутать ситуацию, чтобы положение стало неразрешимым. Сейчас, когда прямой разговор между сторонами почти невозможен, разве что челночная дипломатия может как-то спасти положение.

– Кстати, о лидерах: вы можете назвать кого-то, кто, на ваш взгляд, мог бы эффективно руководить страной?

– Афанасьева я бы назвал первым – он один из немногих деловых лидеров перестройки, потому что почти все остальные… ну, скажем, чего можно требовать от Ельцина? Он есть и остается партийным чиновником. Сахаров – совесть нации. И совсем не обязательно он должен быть великим политиком. Его историческая заслуга в том, что он помог нации выжить тогда, когда было совсем плохо. И эту миссию он уже выполнил.

А то, что он говорит с трибуны съезда – это, извините, уже не звучит. В этом, кстати, кроется причина провала либералов на первом съезде – многие еще жили иллюзиями, людям не хватало опыта борьбы. В том числе и Сахарову. Потому-то они ничего не добились. Большинство людей тогда искренне говорили – давайте помогать делать перестройку! Но вот 4 февраля я выступал в «Московской трибуне» (Общественная организация, недавно созданная в Москве – А.П.).

Неплохо было бы задать себе вопрос, – сказал тогда я, – а что, собственно говоря, Горбачев перестраивает – общество или систему? По-моему, систему – чтобы сделать ее, как сказал бы американец, «мор сютабл» – более удобной, что ли – чтобы система работала. Или вот, Сахаров вдруг заявил: в национальном вопросе Горбачев сделал шаг назад. А я хотел бы спросить его: Андрей Дмитриевич, а как можно сделать шаг назад, когда никто еще не сделал шага вперед! От чего сделан шаг назад? Шаг вперед был сделан только в вашем воображении!..