Борис Ефимов - Десять десятилетий Страница 27

На месте нынешнего здания Госплана СССР (теперь там Государственная дума) ряд старинных одноэтажных домов. На их фоне, оставив тесный проход для пешеходов, вылезая прямо на середину улицы, высится огромная церковь Параскевы Пятницы. Протиснувшись мимо нее сквозь узкую щель прохода, мы оказываемся на углу Тверской улицы, которая будет носить это название еще целых десять лет и только в день 40-летия литературной деятельности писателя получит имя Горького (теперь она снова Тверская). Стоя на этом месте, мы не видим, как нынче, ни здания Манежа, ни Исторического музея, ни зелени Александровского сада у стен Кремля. Все это закрыто от взоров целым кварталом узких переулков, густо застроенных невзрачными домами, заполняющих все пространство нынешней Манежной площади, вплотную подступающих к университету и отделенных от него извилистым и тесным ущельем вымощенной булыжником Моховой улицы. Замыкая Охотный ряд против гостиницы «Националы), этот квартал образует небольшую полукруглую площадь, в центре которой в дополнение к Параскеве стоит маленькая часовня.

От угла Охотного ряда нам нужно повернуть направо, вверх по Тверской. Улица, по которой мы идем, не прямая, а загибается крючком, она вдвое уже, а дома на ней, старые и давно не ремонтированные, вдвое ниже, чем на будущей улице Горького. На месте Центрального телеграфа — пустырь, огражденный дощатым забором.

Советская площадь. Налево — еще двух-, а не пятиэтажное, красное с белым, здание Моссовета, ранее резиденция московских губернаторов, ныне — мэра Москвы, направо — серый бетонный обелиск Советской Конституции на фоне небольшого античного портика — остатка снесенного здания пожарной части.

Еще немного — и мы на Страстной площади. Она еще не переименована в честь гениального поэта, памятник которому скромно стоит у входа на Тверской бульвар. Площадь носит пока название монастыря, занимающего своей бледно-розового цвета колокольней, стенами и постройками все то пространство, где теперь расположен сквер. Нижний этаж монастырской колокольни почти целиком закрывает огромная реклама Московского цирка, а перед давно заколоченным входом — стоянка так называемых такси — так важно именуются старенькие, потрепанные машины шоферов-любителей, занимающихся частным извозом. В отличие от машин государственного сектора у этих «такси» вдоль всего борта намалевана ярко-желтая полоса (может быть, именно они послужили прообразом для знаменитой «Антилопы-Гну» Ильфа и Петрова). Многоэтажное здание «Известий» пока еще только в проекте. На этом месте большой пустырь. Рядом с будущими «Известиями» — старинный двухэтажный особняк, так называемый дом Фамусова, считается, что именно здесь происходило действие грибоедовского «Горя от ума». Теперь в нем располагается КУТВ (Коммунистический университет трудящихся Востока), в котором обучаются всевозможные будущие маоцзэдуны, кимирсены и катаямы. Дальше, на углу Тверской — двухэтажный кинотеатр, который носит почему-то французское название «Ша нуар», то есть «Черный кот». Дальше, по Тверской — красивый большой дом в стиле модерн. Здесь до революции располагалась редакция одной из самых распространенных в России газет «Русское слово», теперь в этом здании газета «Труд».

В глубине двора, заваленного бумажными рулонами, пятиэтажный кирпичный корпус. Поднимаемся по лестнице с простыми железными перилами. На втором этаже находится редакция «Известий». Этажом выше — «Правды». Поднявшись на третий этаж, я с понятным волнением открываю дверь в редакцию. Далее — очень просторный прямой коридор, в который с обеих сторон симметрично выходят стеклянные двери кабинетов и отделов газеты. В коридоре царит оживление: это место встреч, летучих бесед, деловых и неделовых разговоров. В кабинетах более тихая и сосредоточенная обстановка: там идет работа.

Именно в коридоре, а не в кабинете я и увидел редактора «Правды» Николая Ивановича Бухарина, одного из виднейших теоретиков партии, автора книги «Азбука коммунизма» и, по выражению Ленина, любимца партии. На Бухарине была синяя сатиновая рубашка с черным галстуком, на ногах домашние туфли. Пробормотав какие-то слова, смысла которых ни он, ни я сам не поняли, я протянул ему свой рисунок.

— Что ж, — сказал он. — Пожалуй, недурно… Мария Ильинична, — обратился он вдруг к женщине, которая в этот момент вышла из стеклянной двери с надписью «Секретариат», — посмотрите-ка эту штукенцию.

У женщины было серьезное широкоскулое лицо, светлые внимательные глаза. Гладко причесанная голова чуть-чуть наклонена набок. Мария Ильинична взяла в руки мой рисунок, но в эту секунду из секретариата выглянула молоденькая смуглая девушка с криком:

— Мария Ильинична! Верхний!

Мария Ильинична торопливо вернулась обратно, унося с собой мой рисунок, и я видел сквозь открытую дверь, как она взяла трубку висевшего на стене деревянного телефона, и услышал ее голос:

— Это ты, Володя?

Бухарин тоже вошел в секретариат, и дверь закрылась. Впоследствии мне еще не раз придется бывать в «Правде», не раз показывать Марии Ильиничне свои рисунки и выслушивать ее мнение, не раз буду я заходить в секретариат и беседовать с Соней Виноградской (так звали смуглую девушку, секретаря Ульяновой). Я узнаю, что возглас «верхний!» обозначает звонок аппарата так называемого Верхнего коммутатора Кремля, соединяющего редакцию «Правды» с кабинетом и квартирой Ленина.

Скажу прямо: Мария Ильинична не обладала ни большим обаянием, ни большими способностями. Но эти необходимые для работы с людьми качества ей вполне заменяло звание «сестра Ленина». Ко мне она относилась вполне благосклонно и даже, когда я приносил очередной рисунок, со слабым подобием улыбки говорила:

— Нуте-с, поглядим, что нам принес маленький братик Миши Кольцова?

Когда при «Правде» начал выходить еженедельный литературно-художественный и богато иллюстрированный журнал «Прожектор», то от редакции «Правды» его курировала Мария Ильинична. Но, по сути дела, чисто формально: журнал практически делали журналист Лазарь Шмидт и писатель Ефим Зозуля. Правда, при создании журнала Мария Ильинична лично вызвала меня и поручила сделать для «Прожектора» броскую обложку, что я и выполнил. Припоминаю и такой эпизод. В «Прожекторе» нередко печатались дружеские шаржи на известных писателей, деятелей культуры, а также и на руководителей государства. Однажды кто-то сказал: «А что, если дать шарж и на Сталина?» Мы призадумались. Личность Генерального секретаря как-то не располагала к подшучиванию, хотя еще не было случая, чтобы кто-то из высокопоставленных товарищей обиделся на свое шутливое, юмористическое изображение. Я предложил посоветоваться с Марией Ильиничной. Нарисовал шарж на Сталина с обычными, положенными в дружеских шаржах преувеличениями: низкий лоб — еще ниже, прищуренные глаза — еще уже, тяжелые сапоги — еще тяжелее. И мы со Шмидтом отправились к Марии Ильиничне. Взяв в руки шарж, она начала его рассматривать без малейшего признака улыбки. И наконец сказала: