Мысли о войне - Теобальд фон Бетман-Гольвег Страница 27

вопроса, это – исторический факт. Думать, что для установления мирового владычества Германии мы выбрали бы наиболее неблагоприятное стечение обстоятельств в полном противоречии с нашими политическими и военными возможностями, урезанными господствующей системой коалиций, это значит – предположить такое отсутствие здравого смысла, которое можно приписать противнику в пылу ежедневной политической борьбы, но которое не выдерживает никакой исторической критики. С другой стороны, неопровержимым фактом является стремление России к овладению выходом в Средиземное море и ее желание играть доминирующую роль предводителя в славянском мире. Эти панславистские тенденции проходят через всю русскую политику, меняясь в своей силе, но никогда не угасая совершенно; стремление же овладеть проливами, хотя бы ценою европейской войны, доказано документально. Когда Россия обращает конфликт из-за панславистской пропаганды, остро вставший благодаря кровавому, сараевскому делу, из локального в международный, а затем мобилизацией всех своих боевых сил из сферы дипломатической переносит его на военную почву, то эти действия являются сами по себе не только последовательным выражением исторического хода русского развития, осознанного русской политикой, как историческая миссия России, но и соответствуют ситуации момента.

Связанное с проведением русских планов разложение австро-венгерского союза государств имело решающее значение для всей системы распределения сил в Европе. Судьбой Дунайской монархии определялось также и будущее Германии, и таким образом дело шло о всем европейском status quo. Однако ферментом мирового переворота европейский спор сделался лишь тогда, когда Англия стала на сторону России. Для Австралии и Канады, для Индии и Южной Африки проблемы о проливах и славянский вопрос не имели непосредственного значения. Но, не говоря о колониальной добыче, эти английские владения и колонии были заинтересованы, в том, чтобы Британская мировая империя не вышла ослабленной из борьбы, в которую она вмешалась. Тот же самый интерес определял и поведение Америки. Даже в период своего нейтралитета Соединенные Штаты фактически были самым деятельным помощником Антанты. Потому что, как бы ни смотреть с точки зрения международного права на американские поставки оружия и аммуниции, огромное, если не решающее их значение для боевой силы наших врагов не подлежит никакому сомнению. Нельзя объяснять поведение Америки простыми ссылками на образование финансовых трестов и на некоторый индифферентизм по отношению к Германии, постепенно раздутый английской пропагандой и благодаря инциденту с «Лузитанией» в антипатию, отчасти даже в ненависть. Вопреки начинающемуся империалистическому соперничеству между обеими англо-саксонскими державами, Соединенные Штаты чувствовали себя ближе к родственной британской мировой империи, чем к возвышающейся германской державе. Одну только Японию Англия не могла прибрать к своим рукам. Забрав себе то, что ей было нужно из общей массы германских колоний, империя Восходящего Солнца ограничилась затем ролью довольного зрителя, которому взаимное ослабление борющихся сторон шло только на пользу. Так, вследствие агитации Англии война обратилась в смертельную борьбу почти всего мира против Германии. Вполне английским является лозунг knockout[40], который теперь еще проводится по отношению к побежденному уже противнику. Английская политика, которая своим обещанием помощи открыла дорогу воинственным тенденциям двойственного союза и тем самым сделала возможной войну, а также общее руководство войной со стороны Англии – вот основы мирового переворота, который сейчас совершается.

Таким образом общим фоном мировой войны является, в конце концов, англо-германский антагонизм. Но взрыв элементарных народных чувств в обеих странах – в Германии больше в форме возмущения и гнева, в Англии с сильной примесью грубой уничтожающей ненависти – не только подтверждает тот факт, что при взаимном понимании можно было предотвратить мировую катастрофу, но и вскрывает его корни в народном подсознании. Взгляд, будто Англия сознательно искала военного решения разногласий с своим германским соперником, по моему мнению, заключает в себе определенное преувеличение, как равным образом не выдерживают, критики и обратные предположения англичан. Все дело, по-видимому, в том, что в обеих странах искусство государственного управления оказалось не в силах или не захотело предотвратить судьбу, грозовою тучей нависшую над горизонтом мира. Если мне и представляется, что я, действительно, пытался предотвратить опасность, это не значит, что я склонен переоценивать свою работу и отрицать ее недостатки. Я не вижу также и смягчающих вину обстоятельств в том, что моя рассчитанная на сближение политика возмущала некоторых, считавших себя призванными защитниками национальной идеи, тогда как лица, мне по существу сочувствовавшие, не могли или не хотели оказать достаточно веской поддержки. Выход из положения: возможен был бы только в том случае, если бы руководители английского государства решились принципиально порвать с системой коалиций, лишь организующей противоречия, вместо того чтобы их разрешать.

Мировое господство означает и мировую ответственность. Но свойственное английской мысли отождествление интересов человечества с британским владычеством – никогда не согласится добровольно признать ни один немец. И бесчеловечна и бессовестна с его точки зрения та политика, которая не побоялась ради усиления британской мощи надолго искалечить голодом целый семидесятимиллионный народ, – политика, упорно отказывавшаяся прийти к мирному соглашению и положить, таким образом, конец человеческой бойне, для которой она согнала на европейские поля битвы представителей всех наций из всех частей света, до тех пор, пока полное уничтожение противника не насытило до пресыщения ее алчное властолюбие. Утверждение, будто Англия все это сделала лишь в защиту слабых наций или что она действовала, как исполнитель божьей воли, карающей злодея рода человеческого, столь же нелепо, сколь и лицемерно; лживость его так явно обнаруживается из всего поведения Англии во время войны и после фактического окончания ее, что серьезно оспаривать его не приходится. Эту обнаженность животного эгоизма, ставшего, быть может, надолго проклятьем для жизни и будущности народов, не следовало бы прикрывать прозрачной вуалью лицемерной святости.

Английское искусство государственного управления, исчерпываясь помыслами о том, чтобы путем коалиций и вооружений обеспечить осуществление своих властолюбивых вожделений, тем самым лишь следовало общему духу времени. Иллюзия, будто подобными средствами можно разрешить задачи мировой политики и человечества, и погубила Европу: в этом заблуждении – вина всех наций, принимавших участие в войне, даже и тех, которые хотели предотвратить войну. Ибо совершенно сложить с какой-либо державы ответственность за мировую катастрофу так же невозможно, как невозможно сваливать всеобщую вину на одну из них. Политика еще не прониклась убеждением, что развитие мировых отношений наций обязывает их пересмотреть свое отношение к войне. Не обращая внимания на то, что при установившейся группировке держав каждое изменение в распределении основных сил в Европе затрагивает весь мир, великие европейские державы заботились только об увеличении своей мощи. А значительно устаревшее представление, что война не только является определенным проявлением национальной силы, но и способствует нравственному обновлению народов, продолжало крепко держаться, несмотря