Анна Герман - Вернись в Сорренто?.. Страница 27

Дети во всем мире одинаково прелестны. Их интересовал фестиваль, его участники. При этом они проявили большую осведомленность – им, к примеру, было известно (из газет), что я – полька, ибо впервые в истории неаполитанских фестивалей в этом фестивале принимала участие иностранка, полька.

Они хотели знать, где находится моя страна, что это за страна и есть ли там такое же теплое море. Они дотрагивались до моих волос и, причмокивая, удивлялись – настоящие! «И у меня точно такие, правда?» – спросила веснушчатая девчушка, приложив к моей косе кончик своей огненно-рыжей косички. Конечно, маленькая кокетка отлично понимала, что она тут в этом смысле единственная, поскольку все остальные головки были черные как смоль. Потом, когда мне пришло время уходить, они проводили меня до самых ворот и, прощаясь со мной (я всем по очереди пожала перепачканные чернилами руки), громко желали мне успеха.

Я успешно вышла в финал, и на другой день утром мы уже плыли обратно в Неаполь. Последний фестивальный вечер должен был состояться в огромном парке, окружающем виллу Флоридиана.

На этот раз публики собралось порядочно. Приехало также несколько знаменитостей. Помню, конферансье объявил, что среди присутствующих находится известный киноактер Витторио Гассман. Гассман привстал, с улыбкой раскланялся. Затем начался концерт.

На XV фестивале неаполитанской песни неожиданно победил Нино Таранто, актер старшего поколения, который не столько спел, сколько станцевал шуточную песенку.

Неаполитанцы, предпочитающие скорее лирические, мелодичные песни, в которых поется главным образом о любви, о море и синих далях, с неудовольствием восприняли решение жюри.

Чувствую себя обязанной отметить, что выступление первой польки на неаполитанском фестивале снискало признание. Доказательством тому были многочисленные рецензии, где с похвалой говорилось о моем «истинно неаполитанском» стиле исполнения, а также – к великой моей радости и гордости – о «безупречном акценте прирожденной неаполитанки». Композитор и автор текста, сопровождавшие меня все время, пока продолжался фестиваль, тоже были довольны, что вручили мне свою песню.

Композитор, синьор Дженио Амато, пригласил нас к себе домой – торжественно отметить наши достижения. Я с теплым чувством вспоминаю часы, проведенные в доме гостеприимных супругов Амато.

Сначала гостям представили всех детей по очереди – от самого маленького, еще грудного малыша, который всего лишь две недели назад осчастливил мир своим появлением на свет, до самой старшей, двенадцатилетней девочки. Несмотря на то что половина из них еще не вполне научились ходить, с первого взгляда было заметно, что в семье царят мир и согласие. Старшие дети без понуждения опекали младших, которые, отлично зная свои права и привилегии, тем не менее ими не злоупотребляли.

Потом был накрыт огромный стол, и гости принялись уничтожать очень вкусные блюда, приготовленные по рецептам местной кухни. За десертом еще раз возникла бурная дискуссия на тему прошедшего фестиваля.

Вскоре по возвращении в гостиницу Пьетро вместе с отцом покинули Неаполь. Синьора Ванда в этот раз не приехала на фестиваль: она неважно себя чувствовала. Я осталась в Неаполе в обществе только что прибывшего сюда Ренато Серио.

Ренато за это время успел закончить аранжировку, и теперь мы с ним могли приступить к записи на пластинку ранее отобранных неаполитанских песен в сопровождении неаполитанского оркестра с типичным для него составом инструментов.

Поскольку я всегда предпочитаю присутствовать при создании музыкального фона, я уже на другой день утром сидела в душной студии. Запись тянулась долго – как я уже говорила выше, южане не признают спешки. А жара стояла невыносимая. Через несколько дней такой работы у меня начались неприятности с сердцем. Я решила немного поберечься и следующий день провести на свежем воздухе, в особенности потому, что через день мне уже предстояло петь, а это требовало в той обстановке огромных усилий.

На крыше гостиницы был бассейн, где можно было немного охладиться, подышать воздухом, полежать в тени под тентом. К счастью, здесь почти никого не было.

Чувство одиночества, тоски по близким овладевает мной на чужой земле с первого же дня и усиливается со временем. Я уже довольно долго находилась в Италии и все более остро ощущала свое одиночество, особенно здесь, в Неаполе, где я не могла даже позвонить синьоре Ванде.

Я лежала на каменных плитах, обрамлявших бассейн, и загорала – впервые с тех пор, как приехала в Италию. Раньше такого случая не подворачивалось, да и времени не было. На теплое голубое море взирала, как лисица на виноград. Ни разу мне не довелось в нем искупаться.

Внезапно кто-то не слишком уверенно дотронулся до моего плеча и детским голосом по-английски позвал: «Посмотри-ка, что у меня есть!»

Возле меня присел на корточки светловолосый малыш с такими синими глазами, словно это были частички неба. Минуту спустя подбежала мать и, извинившись, хотела увести своего общительного сына. «Бобби, зачем ты мешаешь даме?» – укоряла мама, таща Бобби под свой зонт. Но Бобби желал непременно показать мне свои сокровища – машинки – и вскоре уже снова сидел рядом со мной. Мы с ним разговорились. Бобби шел третий годик, он сильно шепелявил, так что мне приходилось довольно часто обращаться к его матери с просьбой перевести его слова. Потом мать Бобби отправилась в ресторан обедать – одна, поскольку Бобби с ревом отвоевал себе еще час – поиграть с «хорошим парнем». Мы сошли с ним в воду и там весело плескались при полном взаимопонимании.

В тот день оркестр закончил запись фонограммы, и с завтрашнего дня можно было начать записывать песни. Время, которое было куплено у студии, истекало. Для того чтобы записать двенадцать песен, оставалось два с половиной дня. Этого должно было хватить. Я приходила немного пораньше, чтобы воспользоваться помощью, которую оказывали мне владелец студии, его жена и прежде всего портье – эти славные люди поправляли мое произношение. Они делали это очень охотно, искренне радуясь каждому верно произнесенному мной слову. Даже водитель такси, в котором я ехала на студию, узнав о моих занятиях, тут же принялся посвящать меня в тайны неаполитанского диалекта.

Пластинка была напета в рекордный срок. Владелец студии, известный неаполитанский певец Аурелио Фиерро, одобрительно посмотрел на меня и заявил, что в его студии такого еще не случалось.

Похудев на несколько килограммов (в студии было жарко и душно, как в центре джунглей, поскольку нельзя было пользоваться вентиляцией из-за необходимости соблюдать абсолютную тишину), уставшая до предела, но зато очень довольная, я на следующий день в пять часов утра выехала обратно в Милан. Возвращалась одна, так как Ренато отправился домой поездом. Я покидала Неаполь без сожаления, хотя некоторые люди готовы отдать жизнь за то, чтобы взглянуть на этот город. («Увидеть Неаполь – и умереть!»)