Арман де Коленкур - Наполеон глазами генерала и дипломата Страница 27

В течение нескольких минут император хранил молчание как человек, который размышляет и находит мои рассуждения справедливыми. А затем он с горячностью сказал мне, что уверен в турках, что они, быть может, и не произведут мощной диверсии, но наверное не подпишут мира, турки вполне в курсе того, что подготовляется, и как бы ни были они неискусны в политике, они отнюдь не слепы, когда речь идет о вопросах такого огромного значения для них; кроме того, не было недостатка и в соответствующих внушениях.

— Что касается Бернадота, то он вполне способен забыть, что он француз по рождению, но шведы — люди слишком энергичные и неглупые, чтобы упустить этот случай отомстить за обиды, наносившиеся им со времен Петра Великого.

Император несколько раз возвращался к вопросу о том, чего он ждет от турок.

— Андреосси их разбудит, — сказал он, — его прибытие произведет большую сенсацию[78].

Я возразил ему, что Андреосси только сейчас отправился в путь.

— Это ошибка Маре, — сказал он, — не могу же я делать все.

Он снова повторил то, что говорил мне о герцоге Бассано, добавив, что герцог будет отвечать перед Францией за все то зло, которое может явиться результатом его непредусмотрительности.

В Дрезден приехали через Бамберг, чтобы избежать, как говорили, встречи с мелкими германскими владетельными особами. В действительности император хотел избежать посещения Веймара[79]. Он продолжал повторять — и двор повторял вслед за ним, — что войны не начнут. Распространяли слухи о предстоящем свидании с императором Александром, а чтобы сделать эти слухи правдоподобными, указывали на миссию де Нарбонна, который был послан к Александру.

Приехали в Дрезден 16-го. Ночевали 13-го в Вюрцбурге, 14-го — в Байрейте и 15-го — в Плауэне. Император и все лица, принадлежавшие к правительственным кругам, старались придать нашему поведению, нашим намерениям и нашим демаршам оттенок умеренности, который внешним образом говорил бы в нашу пользу и мог бы произвести впечатление на Австрию. С этой целью особые заботы прилагались к тому, чтобы показать свою умеренность и уступчивость; таким путем старались внушить ложное чувство безопасности и усыпить тех, на кого собирались напасть.

Император путешествовал с императрицей. Всю страну заставили работать в течение шести недель, чтобы починить ту дорогу, по которой мы ехали. Саксонская королевская чета выехала навстречу их величествам в Плауэн. Въезд в Дрезден совершился при свете факелов. Австрийский двор прибыл туда через два дня. Не принимая никакого участия в делах, я не был осведомлен достаточно определенным образом о том, что происходило при этом свидании, и не могу поэтому говорить о нем со всеми подробностями.

Император пустил в ход все средства, чтобы обойти Меттерниха[80], в частности он хотел создать слух о своей умеренности и о своем желании получить через де Нарбонна те объяснения, в которых русский император отказал Австрии, дабы примирить всех, не прибегая к враждебным действиям. Император тогда в первый и, пожалуй, в последний раз — отзывался очень хорошо о Меттернихе. Я жил очень замкнуто и тщательно избегал всяких разговоров о делах, так как я не мог вести эти разговоры в желательном для императора духе. Я встречался с австрийцами только на вечерах. Как и все придворные сановники, я имел честь обедать с их величествами. После обеда австрийский император обходил обычно салон и разговаривал с каждым из присутствующих по нескольку секунд. Однажды до меня дошла очередь, когда я стоял в амбразуре окна с герцогом Истрийским[81]. Император Франц заговорил об императоре Александре и сказал мне: «Этот государь напрасно не дал объяснений; таким путем можно было бы избежать разрыва. Я сделал все, что мог, чтобы объясниться по поводу существующих разногласий, но русские не захотели. Судя по тому, что мне сказал император Наполеон, он готов прийти к соглашению и даже склоняется к тому, чтобы примирить все разногласия. На предложение венского правительства о посредничестве Россия не ответила, точно так же, как она не ответила Франции. Это молчание производит дурное впечатление; из него можно сделать вывод, что в Петербурге склонны подвергнуться всем опасностям войны и даже хотят ее. Именно таким путем государства вовлекаются в войну, тогда как ее можно было бы избежать». Он добавил, что я «должен хорошо знать императора Александра, которого характеризовали ему как нерешительного, подозрительного и поддающегося влияниям государя; между тем в вопросах, которые могут повлечь за собою такие огромные последствия, надо полагаться только на себя и в особенности не приступать к войне прежде, чем будут исчерпаны все средства сохранения мира». В Дрезден приехал де Нарбонн[82], который был послан в Вильно к императору Александру. Император поручил ему посетить Меттерниха, а также рассказать австрийскому императору то, что ему следовало знать о поездке де Нарбонна.

Император считал, что роль, которую играл де Нарбонн в его браке с эрцгерцогиней Марией-Луизой, его репутация умного человека и его связи с князем Шварценбергом[83] обеспечивают ему благосклонность австрийского двора, и он нарочно выбрал его для этой миссии, думая, что все, что скажет де Нарбонн, произведет большое впечатление на его тестя. Де Нарбонн посетил меня и рассказал о том, что говорил ему император Александр и что он заметил сам. По его словам, он добросовестно доложил это императору Наполеону, который поручил ему частично повторить свой рассказ австрийскому императору и Меттерниху.

Я передаю рассказ де Нарбонна почти его собственными словами, потому что немедленно записал его; так как он много раз повторял мне свой рассказ, то я мог проверить точность моих записей. Император Александр принял его хорошо. Он встретил хороший прием у всех. В Петербурге занимали позицию, подобающую данному случаю: достойную и без чванства. Он присутствовал на двух смотрах. Войска, как ему показалось, находятся в прекрасном состоянии. Румянцева не было в Петербурге во время его приезда. Император Александр с самого начала откровенно сказал ему: — Я не обнажу шпаги первым. Я не хочу, чтобы Европа возлагала на меня ответственность за кровь, которая прольется в эту войну. В течение 18 месяцев мне угрожают. Французские войска находятся на моих границах в 300 лье от своей страны. Я нахожусь пока у себя. Укрепляют и вооружают крепости, которые почти соприкасаются с моими границами; отправляют войска; подстрекают поляков; поднимают крик и жалуются, что я принимаю нейтральных, что я допускаю американцев; в то же время император продает лицензии во Франции и принимает суда, которые пользуются лицензиями, чтобы грузиться в Англии. Император обогащает свою казну и разоряет отдельных несчастных подданных. Я заявил, что принципиально не хочу действовать таким же образом. Я не хочу таскать деньги из кармана моих подданных, чтобы переложить их в свой карман. Император Наполеон и его агенты утверждают, что я покровительствую англичанам, что я не стремлюсь выполнять правила континентальной системы. Если бы это было так, то разве мы конфисковали бы 60 или 80 судов за нарушение этой системы? Что же вы думаете, что англичане не стучались в мою дверь на всяческий лад? У меня было бы здесь вдесятеро больше английских агентов, если бы я только захотел; но я до сих пор ничего не хотел слышать. 300 тысяч французов готовятся перейти мои границы, а я все еще соблюдаю союз и храню верность всем принятым на себя обязательствам. Когда я переменю курс, я сделаю это открыто. Спросите у Коленкура, что я говорил ему, после того как император Наполеон отклонился от линии союза, и что я сказал ему, когда он уезжал. Он честный человек, не способный лицемерить. Таким я был тогда, таким я остаюсь и сейчас, что бы ни делал с тех пор император Наполеон для того, чтобы порвать все добрые отношения. Он только что призвал Австрию, Пруссию и всю Европу к оружию против России, а я все еще верен союзу, — до такой степени мой рассудок отказывается верить, что он хочет принести реальные выгоды в жертву шансам этой войны. Я не строю себе иллюзий. Я слишком высоко ставлю его военные таланты, чтобы не учитывать всего того риска, которому может нас подвергнуть жребий войны; но если и сделал все для сохранения почетного мира и политической системы, которая может привести ко всеобщему миру, то я не сделаю ничего, несовместимого с честью той нации, которой я правлю. Русский народ не из тех, которые отступают перед опасностью. Если на моих границах соберутся все штыки Европы, то они не заставят меня заговорить другим языком. Если я был терпеливым и сдержанным, то не вследствие слабости, а потому, что долг государя не слушать голоса недовольства и иметь в виду только спокойствие и интересы своего народа, когда речь идет о таких крупных вопросах и когда он надеется избежать борьбы, которая может стоить стольких жертв. Может ли император Наполеон добросовестно требовать объяснений, когда именно он во время полного мира захватил весь север Германии и именно он нарушил обязательства союза и принципы своей собственной континентальной системы? Не он ли должен объяснять свои мотивы? Я передал через князя Куракина откровенную ноту[84]. Мои обиды известны всей Европе. Желать внушить веру в существование тайных обид — значит насмехаться над всем миром. Я все еще готов договориться обо всем в целях сохранения мира, но нужно, чтобы это было сделано письменно и в той форме, которая установит, на чьей стороне добросовестность и справедливость.