Игорь Максимычев - ПАДЕНИЕ БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЫ Страница 27

На протяжении всего 1988 года восточные немцы терпеливо ждали, когда же условия контактов с ФРГ для «человека с улицы» станут соответствовать сердечности германо-германских контактов на высшем уровне. Однако уже с первых дней 1989 года стало ясно, что запас терпения у людей кончается. Накануне традиционной демонстрации в память Карла Либкнехта и Розы Люксембург (исполнилось 70 лет со дня их убийства) кружок диссидентов, пользовавшийся прикрытием церкви Св. Марка в Лейпциге, напечатал 10 000 листовок с призывом провести акцию протеста в воскресенье 15 января. За четыре дня до назначенной даты началась расклейка листовок и распределение их по почтовым ящикам жителей города. Почти сразу же полицией были произведены первые задержания; всего приводу подверглись 11 человек – практически все организаторы. О произошедшем были по каналам протестантской церкви немедленно извещены околоцерковные круги по всей стране. В Берлине, Эрфурте, Цвикау и Бауцене стали раздаваться протесты против действий полиции. Подключились диссиденты из Польши и Чехословакии. Тему подхватили западногерманские СМИ. 15 января «Вельт» вышла с аршинным заголовком: «Полиция ГДР производит аресты правозащитников». В этот день в Лейпциге у Старой Ратуши собрался митинг протеста. По явно завышенным оценкам организаторов, в нем приняли участие около 800 человек; 53 человека были задержаны. Одновременно в Вене заканчивалась сессия Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, которая подтвердила обязательства всех членов организации по соблюдению прав человека и гражданских прав. Выступившие на церемонии закрытия сессии госсекретарь США Джордж Шульц и министр иностранных дел ФРГ Ганс-Дитрих Геншер осудили принятые полицией ГДР меры по охране порядка. 24 января все участники акции в Лейпциге были освобождены[54].

Постепенно диссидентское движение ЩР набиралось опыта в проведении кампаний, направленных против существующего режима. Сентябрьские «демонстрации по понедельникам» 1989 года возникли не на пустом месте. Параллельно Запад тренировался в акциях поддержки оппозиции в ГДР Лишь руководство республики, похоже, не училось ничему. (Впрочем, и действия Москвы не становились более мудрыми.)

В конце января 1989 года центральный орган СЕПТ «Нойес Дойчланд» опубликовала заявление Хонеккера, в кагором он, отвечая на вопрос о том, сколько времени еще простоит Берлинская стена, подчеркнул, что она простоит и 50, и 100 лет – до тех пор, пока не изменятся условия, вызвавшие необходимость ее возведения» (то есть пока существуют два германских государства). Это заявление было повсеместно воспринято как крушение надежд на скорое облегчение поездок в ФРГ в условиях, когда на улицах восточногерманских городов то и дело встречались автомашины с белой ленточкой на антенне, означавшей, что ее владелец подал официальное заявление на выезд в ФРГ на постоянное жительство. Возникла и окрепла психологическая основа той волны бегства людей из ЩР, которая захлестнула республику осенью 1989 года. Не обошлось, разумеется, без целенаправленного воздействия СМИ ФРГ, особенно западногерманского телевидения, передачи которого принимались практически на всей территории ГДР[55]. Однако главным были все же зазнайство и промахи власти, считавшей свое положение непоколебимым.

Чем дальше в лес…

Открытый разговор на высшем политическом уровне с вождями ГДР, который я и мои коллеги в посольстве считали необходимым, так и не состоялся. С обеих сторон накапливалось взаимное непонимание, раздражение и недоверие. Отношения между руководством СССР и ГДР за фасадом звонких и пустых фраз о нерушимой дружбе и социалистической солидарности становились все более напряженными. После «телемоста» между Москвой и Бонном 24 марта 1988 года с участием депутатов Верховного Совета СССР и бундестага мы сообщали в МИД: «Из отдела международных связей ЦК СЕПТ нас предупредили, что в партийном и государственном руководстве ГДР очень болезненно восприняли некоторые высказывания, прозвучавшие с советской стороны в ходе телемоста, передававшегося западногерманским телевидением. Политически безграмотные оценки перспектив «воссоединения Германии», [существования] берлинской «стены» и т.д. дают возможность тем людям в руководстве и около него, которые по тем или иным причинам заинтересованы в углублении трудностей между нашими партиями, вновь поднять визг насчет того, что СССР ведет дело «к изменению нынешнего положения в германских делах». В эмоционально перегретой атмосфере, которую эти люди постоянно поддерживают, используя хорошо продуманные инсинуации из Бонна и неловкие фразы из советской печати, рациональные доводы и логические объяснения остаются, как правило, без воздействия. В доверительном порядке нам сообщают, что даже самые безобидные высказывания советских представителей (как, например, недавнее заявление В.М. Фалина о том, что возможности, заключенные в Четырехстороннем соглашении [по Берлину] еще далеко не исчерпаны) воспринимаются «на самом верху» совершенно предвзято: «Ага, значит, планы использования Западного Берлина как разменной монеты в торге с Западом все-таки имеются!» Тем более тяжелым будет впечатление [у Хонеккера] от отдельных мест в телемосте».

То, что телемост произвел в ГДР «самое гнетущее впечатление», подтвердил Эгон Кренц, который на следующий день сказал мне в краткой беседе на приеме у греческого посла: «Позиция советских участников была настолько оборонительной, настолько бесцветной и слабо аргументированной, что оправдан вопрос: кому нужны такие мосты? Тот факт, что провокационные вылазки западных немцев насчет «воссоединения Германии», «стены», «освобождения земляков в ГДР» остались без ответа, не может не волновать немецких товарищей».

Начальник управления информации МИД ГДР Вольфганг Майер обратил мое внимание на то, что журналист, ведший телемост с советской стороны, обращался одновременно «к зрителям и друзьям в ФРГ и ГДР», и это, разумеется, было подхвачено западногерманским ведущим. «Неужели в среде московских журналистов начисто атрофировался классовый подход к реальностям международной политики? – спрашивал Майер. – Неужели мало вреда, нанесенного телемостом Ленинград-Майнц в прошлом году?[56] Для СССР подобные инциденты остаются в целом без заметных последствий, но для ГДР можно опасаться самых тяжелых результатов. Пора, чтобы в Москве поняли, наконец, взрывоопасность легкомыслия в отношении подобных тем. Самые искренние сторонники вашей перестройки, а их в ГДР немало, приходят в полное отчаяние. Пора принимать меры». Но в Москве упорно не желали слышать призывов к сдержанности по проблемам, представлявшим фундаментальный интерес для ГДР. По сообщению В.И. Кочемасова 21 июля 1989 года, Кренц попросил его после очередного телемоста СССР-ФРГ, состоявшегося накануне, «вновь ясно высказать нашу позицию по «германскому вопросу»». Официальные советские заверения в солидарности с ГДР стремительно теряли достоверность.