Ольга Эдельман - Сталин, Коба и Сосо. Молодой Сталин в исторических источниках Страница 27

Западные биографы Сталина, опиравшиеся на эмигрантскую традицию, почему-то полагали, что враги должны были судить и рассказывать о нем более правдиво, нежели друзья и адепты. Однако именно в мемуарах меньшевиков находятся не только не поддающиеся проверке и неправдоподобно преувеличенные сплетни, но и прямая клевета. Не забудем и о политической ангажированности авторов, и о том, что для них, проигравших свое дело грузинских меньшевиков, страницы мемуаров стали способом продолжить задним числом свою войну и даже в буквальном смысле переписать неудачные эпизоды. Достаточно сдержанные на общем фоне воспоминания Ноя Жордания[145]при сопоставлении с другими документами обнаруживают корректировку событий в пользу мемуариста. Например, он довольно решительно меняет в свою пользу результаты голосований на V съезде РСДРП.

Кроме того, меньшевики, хотя формально и состояли в одной партии с большевиками, но в силу вражды, соперничества и конспирации о делах большевиков были осведомлены не вполне, о многом судили по слухам, что, конечно же, снижает ценность их свидетельств. В первую очередь по этой причине неровно выглядит книга Георгия Уратадзе. В ней наряду с замечательными, по-видимому, точно описанными эпизодами (например, он пересказывает суждения и взгляды высланных из Батума рабочих, распропагандированных Сосо Джугашвили, и для него самого ставших интеллектуальной новостью – он тогда впервые услышал постулат о пролетариате как главной движущей силе революции[146]) имеется и пересказ циркулировавших в партийных кругах сплетен об интриганстве Джугашвили и о том, что партийцы якобы выводили его на чистую воду «как клеветника и неисправимого интригана», причем, если понимать текст Уратадзе буквально, то Сосо сначала вообще не был принят в тифлисскую организацию, а затем из нее исключен, и все это около 1899 года[147]. Если верить меньшевистским авторам, то вся партийная карьера Кобы выглядит непостижимым фактом.

Из всех меньшевиков ближе и лучше всех Иосифа Джугашвили знал его бывший друг детства и соученик по горийскому училищу и тифлисской семинарии Иосиф Иремашвили, с момента размежевания большевиков и меньшевиков ставший одним из непримиримых противников Кобы. Позднее Иремашвили вошел в состав меньшевистского правительства Грузии и был выслан из СССР в 1922 году. Книгу «Сталин и трагедия Грузии» он издал в 1932 году в Берлине на немецком языке[148]. Дальнейшую жизнь Иремашвили провел в Берлине и умер там же в 1944 году. Этот факт хорошо согласуется с ремаркой Л.Д. Троцкого, что по взглядам Иремашвили стал «чем-то вроде национал-социалиста»[149]. Тем не менее Троцкий оценил текст Иремашвили как не лишенный «бесспорной внутренней убедительности» и использовал его в собственных рассуждениях о Сталине. Отзыв Троцкого ввел Иремашвили в число мемуаристов, наиболее часто цитируемых и пользовавшихся доверием биографов Сталина. Увы, я вынуждена констатировать, что доверие это не было заслуженным.

Сопоставив книгу Иремашвили с массивом иных источников, я должна признать ее не более чем политическим памфлетом, пристрастным и далеким от правдивости. Иремашвили выступает как ярый грузинский националист, заявляющий одновременно о своей приверженности демократическим и социалистическим ценностям, что временами входит во взаимное противоречие на страницах его книги. Рассказы его полны радикальной и националистической демагогии, а по части фактографической – фантазиями и даже клеветой. Практически ничто из им сообщенного не выдерживает проверки, разве что сведения о цвете шарфа, в который одевала мать маленького Сосо Джугашвили. Забавно, что сделанный Иремашвили очерк детства Сосо Джугашвили удивительным образом напоминает аналогичный опус Д. Капанадзе. Хотя один автор выступал как апологет, другой – как разоблачитель Сталина, у обоих он совершенно одинаково описан как чудо-ребенок, превосходящий сверстников. Только у Капанадзе он лучший среди них пловец, а у Иремашвили превосходит всех в грузинской борьбе и лазанию по скалам. Иремашвили утверждал, что детское знакомство с Сосо Джугашвили началось с того, что появившийся в классе духовного училища новый мальчик одержал верх в грузинской борьбе над Иремашвили, прежним школьным чемпионом[150]. Момент истины проступает при обращении к такому виду источников, как фотография. Сохранились групповые снимки классов горийского училища и тифлисской семинарии, где присутствовали оба Сосо – и Джугашвили, и Иремашвили. На фотографиях учеников духовного училища Иосиф Джугашвили стоит в последнем ряду, его едва видно из-за голов товарищей и ростом он мельче всех. В последнем ряду он и на групповом снимке семинаристов. Зато Иосиф Иремашвили неизменно располагался, полулежа на самом первом плане. Так что впору призадуматься, отчего в его книге так настойчиво, почти маниакально повторяется мотив неудержимого стремления Джугашвили к первенству и деспотическому командованию сверстниками.

Как и Капанадзе, Иремашвили представляет школьника и семинариста Сосо Джугашвили как бунтаря, возглавлявшего соучеников в борьбе с начальством семинарии. Документы семинарии этого не подтверждают. Уже в те ранние годы Иремашвили приписывает Джугашвили деспотизм, надменный цинизм в отношении чужих взглядов и нетерпимость к критике в свой адрес, а говоря о времени первой революции 1905–1907 годов, решительно обвиняет Кобу в приверженности силовым методам и террору. Образ бывшего друга вышел у Иремашвили настолько карикатурным (чего стоит, например, заявление, что Ленин якобы не раз склонял голову перед Сталиным, потому что боялся его больше, чем любил)[151], что я бы рискнула использовать лишь несколько небольших фрагментов его воспоминаний, главным образом описаний манеры одеваться.

Расставаясь с книгой И. Иремашвили как с не заслуживающим доверия источником, не могу удержаться от еще одного чрезвычайно занятного сопоставления. В приложенном к русскому изданию очерке о его семье (автор не указан) сообщается, что после высылки Иремашвили его жена и дети остались в Грузии. О них рассказано следующее. Сын Георгий во время Великой Отечественной войны был призван в армию, работал военным хирургом, был трижды ранен. Дома у него остались сестра и жена с тремя маленькими детьми. На четвертом году войны сестра написала письмо Сталину, напомнила ему о дружбе с И. Иремашвили и попросила отпустить брата домой, после чего ему специальным приказом Сталина была объявлена благодарность как уже исполнившему долг перед родиной и дано право вернуться домой[152]. Эта малоправдоподобная история замечательно сходна с приведенным выше рассказом вологодской квартирохозяйки Сталина о том, как после письма к нему ее дочь была зачислена в медицинский институт. Кажется, мифологическое мышление повсеместно работало одинаково, порождая удивительно однотипные сказания.