Рустам Валеев - Южный Урал, № 31 Страница 27

— Вы бывали когда-нибудь в кабине? — возбужденно восклицал он. — Сходите для интереса. Вот где красота!

Машинист иногда выходил из себя:

— Иди сам, а мне там делать нечего.

Сеня замолкал и, как обычно, резко менял тему разговора.

Но Селиверстову все-таки пришлось побывать на электровозе. Виной тому оказались его старые часы. Однажды ему надо было съездить в Миасс. Он пришел на вокзал за семь минут до отправления электропоезда. Но каково же было его удивление, когда ему сказали, что поезд ушел минут пять назад. В первый раз он с обидой взглянул на свои часы. Их подарил ему его отец. Почти двадцать лет они ходили минута в минуту, а тут…

Следующего поезда надо ждать восемь часов, а съездить необходимо. И тут он заметил торопливо идущего по перрону Назарова.

— Вы куда собрались? — спросил тот, увидев у Селиверстова дорожный чемоданчик.

— Да вот на электричку опоздал, — нехотя ответил Селиверстов.

— Так пойдемте со мной в машину! — обрадованно воскликнул Назаров. — Я отправляюсь.

— Нет, — замотал головой Иван Иванович, — я лучше на тормозе поеду.

— Что вы, дядя Ваня, жить вам надоело, что ли? В такую погоду в осеннем пальто вас быстро прохватит!

Селиверстову ничего не оставалось делать, как согласиться. Зайдя в кабину электровоза, он старался сдержать свое восхищение, но Григорий заметил это. Как гостеприимный хозяин, он предложил ему раздеться и повесил пальто в шкаф.

— Ишь ты, — буркнул Иван Иванович, — как в квартире: шифоньеры себе завели, трюмо повесили.

— Они с завода со всем этим приходят, — поспешил объяснить помощник Назарова.

Селиверстов строго взглянул на него, как бы говоря этим: «Молчи, мол, сам знаю».

Григорий включил плитки и скоро из-под ног стало распространяться приятное тепло. Иван Иванович уселся на стуле поудобнее.

— Может быть, в заднюю кабину пойдете, — вежливо предложил Назаров, — я и там плитки включу. Отдохнете.

— Нет, — ответил Иван Иванович, — я привык вперед смотреть, когда еду.

Вскоре отправились.

Селиверстов искоса наблюдал за движениями Назарова.

«А ничего особенного, — думал он, — и я бы сейчас сел и поехал. Управление почти такое, что и на паровозе. Кран машиниста тот же. Действительно, только устройство этой машины надо изучить».

Поезд оказался длинным, со множеством двухосных платформ. Вести такой состав на большой скорости по горам надо особенно умело — иначе можно оборвать. Неожиданно произошла сильная оттяжка. Это заставило Селиверстова насторожиться.

— Ты что же, дружок, профиль пути забыл? — строго спросил он. — Разве не знаешь, что на этом месте надо сжимать состав — локомотивным тормозом поддерживать?

Назаров виновато оглянулся.

— А сейчас надо открываться, — спустя несколько минут говорил Селиверстов, — иначе опять оттяжка может получиться.

Назаров, как послушный ученик, выполнял все его указания.

Иван Иванович, забыв, что он пассажир, придвинулся почти вплотную к Назарову и всю дорогу учил своего бывшего помощника, как вести поезд.

— Доверили вам такую машину, а вы владеть ею не умеете, — ворчал он, — поэтому, наверное, и катушки на движках у вас горят. Эх, вы!

Как-то во время дежурства на паровозе Сеня заметил, что Иван Иванович хмурится, молчит. Если Сеня обращался к нему, то он виновато отводил взгляд в сторону. Сеня с тревогой в голосе спросил:

— Дядя Ваня, не беда ли у вас какая дома случилась? Почему вы сегодня такой сумрачный?

— Да видишь ли, Сеня, — тихо проговорил Иван Иванович, — виноват перед тобой.

— Что такое?

— На курсы электровозников я поступил — вот что! — одним духом выпалил Селиверстов.

Сеня, как на пружине, подскочил со своего сидения.

— Это правда?! — радостно воскликнул он.

— Выходит, что правда. А ты чего радуешься?

— Да как же не радоваться, — торопливо говорил Гончаренко. — Я сам не знал, как начать с вами разговор. Я ведь еще неделю назад курсы помощников машинистов электровоза окончил. Тайком от вас, без отрыва от производства учился. И практику на электровозе тоже в свободное время проходил.

— Ну, бестия, хитер, — ласково проговорил Селиверстов.

— Дядя Ваня, — немного спустя сказал Сеня, — а возьмете меня к себе в помощники, когда закончите курсы?

— А ты разве сомневаешься?

— Да нет, но все-таки для верности… — облегченно вздохнул он.

Иван Иванович взглянул на горы. Оттуда приближался поезд. Нарастающий с каждой минутой грохот как-то особенно остро волновал сердце старого машиниста. Скоро, скоро Иван Иванович вернется туда, где синеют вершины Уральского хребта.

Александр Рябухин,

альпинист, ассистент Челябинского политехнического института

КАН-ТОО НАЛИВАЕТСЯ КРОВЬЮ

Очерк

Прозрачный горный воздух осязаемо наполнился леденящим душу, предательским шорохом. Шорох перерастает в сильный шум. Все быстрее, все стремительнее, увлекая за собой новые массы снега, по склону несется лавина.

Горе вставшему на ее пути! Даже мрачные седые скалы дрожат от ее натиска!

Уже не шум вокруг — дикий рев и грохот. Туча снежной пыли взметнулась вверх и закрыла изуродованное глубокими трещинами тело огромного ледника.

Прошло несколько минут. Там, где только что под ласковыми лучами горного солнца весело искрился снег, теперь грозно сверкает гладкий зеленоватый лед.

И снова ничто не нарушает величественной тишины гор.

— Да… Шестая лавина, пока мы поднимаемся… Камал, тебе не страшно?

— Да, как тебе сказать? Страшно, конечно, но я уже вроде бы привык. Это как на войне: сначала человек боится и теряется, а потом привыкает, и все идет как надо. Перебороть себя нужно — вот и все.

— Да, это так. Но все-таки, когда одна из лавин прошла ближе других, у меня все сжалось внутри. Казалось, прямо на тебя идет! Тоскливо стало…

— Это пройдет. Это с непривычки, — повторяет свою мысль Камал Абаев.

— Налаживай страховку![1] — говорит он. Тон, которым были сказаны эти слова, не оставляет сомнений: страхи страхами, дело делом.

— Страховка готова!

— Я пошел!

Гибкая капроновая веревка тридцатиметровой змеей поползла вверх. Со скрипом вонзаются в твердый лед стальные зубья «кошек», прикрепленных к горным ботинкам. Мимо меня с хрустальным звоном пролетают ледяные брызги. Это Камал ледорубом высекает во льду ступеньки. Вот он забивает крюк, навешивает через карабин[2] веревку.