Владимир Гросман - Хроники незабытых дней Страница 27

Моим личным вкладом в развитие семейного благосостояния были двенадцать томов Марка Твена.

Жили весело. Выходные дни, как правило, проводили в Томилино с моими родителями, экономя на обедах, и уезжали, не забыв прихватить у отца пять рублей до получки. Раз в неделю ходили в кино, а порой задержавшиеся у нас в гостях друзья, ночевали на матрасе на полу. В отпуск большой компанией ездили в Крым, где хипповали в съёмных курятниках и тусовались с палаточниками на Кара-Даге.

Сейчас кажется, что единственным событием, омрачавшим семейную жизнь в те годы был ежемесячный ритуал уборки «мест общего пользования» — туалета, ванной и кухни. Соседей в коммуналке было меньше, чем в «вороньей слободке» Васисуалия Лоханкина, но дисциплина не менее жёсткой, хотя до телесных наказаний дело не доходило.

В начале 70-х годов стало ясно, что возможности служебного роста в рамках Минвнешторга исчерпаны. Я начал подумывать о научной работе, тем более, мой диплом в МГУ — «Журнал „Советский Экспорт“, как информационно-пропагандистское издание» был отмечен деканом Я. Засурским. Только сдал два экзамена в заочную аспирантуру, как судьба, словно давно сжимаемая пружина распрямилась, выбросив меня, из годами наезженной колеи, в неведомое бездорожье. Этот очередной вираж во многом предопределил дальнейший жизненный путь.

Опять счастливый Случай, хотя, как утверждают видные марксисты-материалисты, случайность есть незнание причины. Может быть они и правы.

Однажды пришлось брать интервью у одного некрупного по рангу руководителя в Комитете по сотрудничеству с развивающими странами. После работы, как водится, выпили у него в кабинете, и чем-то я ему понравился. — Ты чего, с хорошим английским в редакции киснешь? — спросил он, — махнул бы в Египет или Сирию на заработки. — Фамилия не созвучна эпохе, — признался я.

Собеседник почесал затылок. — Ты по паспорту русский, член партии и пока без выговора, женат… — начал он размышлять вслух, перечисляя мои немногочисленные достоинства. При этом он уверенно загибал пальцы, пока не собрал их в толстый волосатый кулак. — С родственниками всё в порядке? В кристальной чистоте родственников сомнений не было. Отец одно время служил в военной разведке, а там всю родню до седьмого колена проверяли как рентгеном. — Я слышал, нашим срочно нужны люди в Индию, позвони через неделю. Порекомендую.

Мужик был большой, весёлый и рыжий и я ему поверил. Дело завертелось и процесс, как говорится, пошёл. Но шёл он с таким скрипом и скрежетом, что сейчас я не решился бы повторить этот путь ни за какие коврижки.

Узнав о предполагаемом отъезде, взъярился военкомат и, присвоив звание старлея, срочно затребовал на службу Отечеству на два года. Едва отмотался. Затем неожиданно упёрся партком Минвнешторга, который должен был дать выездную характеристику. — Из нашей системы добровольно не уходят — заявили там. — Будешь настаивать, обратно не возьмём.

Пришлось настоять и уволиться. С моей стороны это была чистой воды авантюра. Работу потерял, а Индию никто не гарантировал. Месяца два мурыжила медицинская комиссия. В организме нашлось немало болезней, о существовании которых я и не подозревал. Особенно расстроили врачей некоторые анализы, которые прежде их вполне устраивали. Какой-то въедливый доктор особенно сомневался в моих почках. Если в очередной раз этот анализ подведёт, придётся долго лечиться и, прощай, Индия! Пошёл на прямой подлог — позаимствовал материал у старого друга Вити Шмуклера, обладавшего, по его словам, прямо-таки раритетным мочевым пузырём. — С моей мочой хоть в ЦК, хоть в ЧК — с руками оторвут, — хвалился он, потрясая грязной майонезной баночкой, в которой пенилась подозрительно тёмная жидкость.

Анализ прошёл, а через пару лет Витя лез на стену от боли — у него пошли камни.

Наконец документы были собраны и ушли в таинственную «инстанцию». Теперь будущее решали какие-то дяди, копавшиеся в моей унылой биографии.

Наступило время различных собеседований и прививок. Через два месяца нас с Ирой пригласили в Тяжпром и вручили заветные синие паспорта. Затем меня направили в ЦК сдавать партийный билет на хранение. Вылет назначили через два дня.

Закончился очередной этап моей жизни, я распрощался с редакцией, с людьми, которым был многим обязан. Как ни банально звучит, «Советский экспорт» стал для меня не только школой творчества, но и высшей школой исполнительской дисциплины, что немало помогло в дальнейшей работе.

И вот, все мытарства позади. Замордованные инструктажами и собеседованиями, плохо соображавшие от радости, мы окончательно запаковали чемоданы и коробки и устроили прощальный ужин для самых близких.

Утром следующего дня меня подозвали к телефону. Казённый, неприятный голос потребовал привезти паспорта обратно. Якобы не было билетов на ближайший рейс. Кто же поверит! Сквозь треск и шорох плохой телефонной связи явственно слышались удары колокола, который звонил по мне. Несколько дней сидели с Ирой в пустой комнате, переходя от надежд к полному отчаянию. Думалось тоскливо и как-то отстраненно. На чём прокололся? Припомнили приводы в милицию в юности? Ляпнул что-нибудь по Ближнему Востоку в Домжуре? Не зря говорила бабушка: «Подведёт тебя твой длинный язык под монастырь».

Спросить не у кого, объяснений в таких случаях не дают. Впереди маячили недели в поисках работы, неизбежные объяснения с кадровиками и раздача долгов, набранных в надежде на будущие немыслимые заработки. «Не долго музыка играла…» — крутилось в голове заигранной пластинкой.

Беспрерывно звонил телефон. Мы выбегали в коридор первыми, но звали не нас. Кажется, никогда прежде соседи не болтали по телефону так часто. И всё-таки, через несколько дней подозвали к телефону и меня. Тот же, но на этот раз, звучавший небесной музыкой голос, приказал прибыть в Шереметьево через два дня. Паспорта и билеты получим на месте.

Рано утром в день вылета вызвали такси. По законам жанра автомобиль сломался, не доезжая несколько километров до Шереметьево. Поймали другую машину и, перекидав в неё двести килограммов груза, примчались во время. Зря торопились, рейс перенесли на ночь. Родина не спешила расстаться со своими лучшими людьми. (Цековские работники заверяли, что направляют за рубеж «лучших из лучших», в чём я сильно сомневался). Видимо мне не везло. В дальнейшем довелось немало поработать в разных «заграницах» и, хотя, раздуваясь от гордости, я причислял себя к «лучшим» с таковыми там был явный напряг. Что касается МИДовских работников, намертво замурованных в посольствах и консульствах, то о них лучше промолчу. Ну, это так, к слову пришлось.