Аркадий Белинков - Юрий Тынянов Страница 27

Произвол и предрешенность соединились, и восстание вырывается из рук людей, которые подготавливали его. Происходит странное превращение: теперь к событиям на площади серьезно относится только правительство, которое взвешивает возможности сторон и стреляет картечью. Декабристы же заранее знают, что судьба их решена, и ждут, когда в них будут стрелять. Восстание идет под "похоронный стук барабана". Люди, совершающие его, Знают, что гибель предрешена.

Тема предрешенности начинается одновременно с темой восстания. На площадь идут люди, которые говорят:

"- ...полная бездеятельность! Никто ничего не знает, никто ни о чем не заботится.

- ...Ни установленного плана, ни мер никаких не принято, членов в Петербурге мало.

- Боже, у нас ведь совсем нет сил...

- Мы на смерть обречены...

- Ножны изломаны. Сабли спрятать нельзя, умирать все равно".

День восстания Кюхельбекер начинает с того, что, как солдат, по старинному обычаю надевает чистое белье. Чистое белье солдат надевает перед боем на случай, если убьют или ранят. Кюхельбекер тоже хорошо знает, что могут убить или ранить. Но, кроме того, он надевает черный фрак, новую шинель и круглую шляпу. Как будто он идет на праздник.

Вводится тема необходимости "кончить какие-то расчеты". Тема не уходит еще в предчувствие гибели, потому что сразу же после того, как сказано, что "надо было кончить какие-то расчеты", герой подумал: "Распорядиться рукописями. Еще пропадут..." Заканчивается фраза тревожным предположением: "...в случае... (И он не захотел додумывать - в каком случае.)" Тревожная нота усиливается: "Семен, ты сегодня меня не жди. Ты в случае, если что обо мне услышишь, не пугайся". Тревога стремительно нарастает. Мелькает Каховский, смотрит на Вильгельма и - не узнает. Все крайне напряжено, "...сейчас все может рассыпаться, вывалиться из рук". А через четыре страницы эта фраза, произнесенная как предположение, произносится как уже происходящее: "все рассыпается, валится из рук". И когда все рассыпалось и вывалилось из рук, все стало бессмысленно и нелепо, все непоправимо испорчено и просто нужно что-то делать, он бессмысленно стреляет в великого князя из пистолета.

История пистолета, давшего три осечки, рассказана подробно, с двумя пейзажами, коллизией и обстоятельным описанием самого оружия. Эта выделенность его нужна для "нелепости", "судьбы" и завершения темы предрешенности. Тема предрешенности заканчивается так: "Милый, всем умирать".

Безумие, нелепость, трусость, измена съедают восстание. Люди, годами ждавшие этого дня, топчутся на месте или бессмысленно мечутся по городу.

Вот что делает в этот день Рылеев.

"...Рылеев стоял у окна и смотрел на черную ограду канала, как тот капитан, который чутьем в этом молчании уже определил исход".

Безразлично, зная, что от этого уже ничего не изменится, он посылает Кюхельбекера в Экипаж:

"...Рылеев оторвался от окна и махнул рукой:

- Поезжай в Экипаж".

Потом он показан на площади в самый разгар восстания:

"Рылеев - он не мог вынести шума... и ушел с площади, опустив голову".

Больше в этот день Рылеев не сделал ничего.

"Трубецкой и вовсе протоптался где-то у Главного штаба". "Он либо изменник, либо трус". Во время восстания Трубецкого неоднократно вспоминают, но появляется он только один раз, и видят его не восставшие, а Николай: "У самого угла Николай заметил странного человека в мундире Генерального штаба, который стоял в стороне от толпы, а завидя Николая, круто повернулся. По сутулой спине Николай признал его. "Полковник Трубецкой... Странно".

Тенью "со спокойными неживыми глазами", "как во сне", с кинжалом в руке скользит по улицам, никого не узнавая, Каховский.

Безумие разлито по главе. День 14 декабря начинается с того, что "с самого утра легкое и свободное безумие вошло в Вильгельма". "Вильгельму начинает казаться, что и он в бреду". И Вильгельм проходит через всю главу с "сумасшедшими глазами" и уходит с "сумасшедшей хитростью преследуемого зверя".

Весь день он натыкался на таких же безумцев - Каховский, Цебриков. У Цебрикова "блуждающие глаза", "слова у Цебрикова путаются", "говорит Цебриков несвязно", "с Цебриковым неладно".

Нелепо въезжает в проулок между каре московцев и каре Экипажа "диковинная карета". Это прямо из Лондона в восстание въехал в пудреном парике лицейский приятель - Горчаков.

Между молодым человеком в нарядном бархатном камзоле и людьми, стоявшими на площади, такая фантастическая разница, такое отсутствие реальных связей, что "Вильгельм... видит диковинную карету, молодого человека в ней и мгновенно перестает понимать, где он находится". И вся история с молодым человеком, пудреным париком, диковинной каретой, форейтором и лошадьми цугом нужна для того, чтобы сказать: "мгновенно перестает понимать, где он находится".

Как предатель и трус ведет себя Якубович. Узнав о смерти царя, он прибегает к Рылееву.

"Якубович не был похож на себя, брови его были сдвинуты, глаза дики.

- А, - закричал он, - ...что ж, радуйся - царь умер. Это вы его вырвали у меня!..

Якубович вытащил из бокового кармана полуистлевший приказ о нем по гвардии.

- Восемь лет носил я это на груди, восемь лет жаждал мщения. Все бесполезно. Он умер.

Он изорвал бумагу и убежал".

Царь, переведший его из гвардии в армию, умер, и после этого политическая деятельность Якубовича, собственно, заканчивается. Впрочем, вдруг он начинает кричать: "Жребий, мечите жребий, кому убивать тирана". Остатки энтузиазма приводят Якубовича на Петровскую площадь.

Его появление на площади сразу настораживает.

"Якубович не смотрит на Вильгельма, на ходу рассеянно с ним здоровается, потом морщится, прикладывает руку к повязке:

- Черт, голова болит".

Тынянов усиливает настороженность сильным, хорошо рассчитанным приемом: он вводит Якубовича всякий раз следом за Трубецким. А так как в начале главы Тынянов уже сказал недоброе о Трубецком, и сказал так, как говорят о том, что всем хорошо известно, то предполагается, что во мнении читателей Трубецкой скомпрометирован уже давно. И вот теперь, после резкой реплики о скомпрометированном Трубецком: "Дальше так продолжаться не может, где же наконец Трубецкой? Без диктатора действовать нельзя", - введен Якубович:

"К ним подходит Якубович, с тусклым взглядом, держась за повязку (повязка упоминается всегда перед тем, как Якубович произносит что-нибудь патетическое.- А. Б.). Он говорит Рылееву мрачно и коротко:

- Иду на дело.

И скрывается в толпе".

Следующий раз Тынянов опять вводит Якубовича следом за Трубецким. За изменившим или струсившим Трубецким вводится изменивший или струсивший Якубович: