М. Новоселов - Николай Эрнестович Бауман Страница 28

Забота, тревога о здоровье своих близких проглядывают и в письме Баумана от 14 (26) апреля 1897 года:

«От вас едва ли скоро придет письмо; отсюда и ко мне корреспонденция двигается медленно, поэтому пишу второе, не дождавшись весточки из Казани… Пребываю все в том же интересном учреждении, и сколь долго засижусь здесь, трудно предугадать… придется вооружиться терпением и ждать, куда ветер подует и соблаговолит пригнать участь моей персоны. Так-то обстоят мои делишки. Ваши же, по Петиным письмам, повидимому, тоже не могут назваться блистательными. Что это за болезнь ушей у папаши? Продолжается она или уже прошла?.. Эльза тоже «выглядывает не особенно здоровой», как пишет Петя. Наверно, занимается усердно, зубрит анатомию и химию. Она должна непременно летом провести время в деревне и заняться физическим трудом на свежем воздухе… Сестренка, будь осторожнее, не надрывайся через силу! Как поживают мамаша, Саша, Эрочка? О них я никаких сведений не имею».

В заключение Бауман добавляет несколько слов о себе:

«С тюремной обстановкой я освоился, здоров».

Через неделю, 21 апреля (3 мая) 1897 года( он вновь пишет родным и сообщает, что у него «началась война с одиночеством»… но «застрахованный от всяких назойливых вопросов «к чему, зачем», не видя перед собой страшных картин, прямо и храбро гляжу на своего несложного, бесстрастного, но зато действительного неприятеля — ка своды тюремной камеры. План кампании выработан, тактика изобретена и проверена, и я выступил на поле сражения, твердо надеясь вести победоносную борьбу. Вот почему, дорогие родители, убедительнейше прошу вас не тревожиться, не причинять себе лишних страданий, узнавши о постигшей меня судьбе».

Затем Бауман, как и в предыдущих письмах, заботится о сестре и братьях. Он радуется, что брат Эрочка «поехал давать концерты. Вот тебе на!.. Куда наши хватают!.. Послушал бы и посмотрел бы на восходящую звезду… Не поленись, Эрочка, поведай мне о своем путешествии. Что Саша поделывает, как его баритон, не вторит он тенору?»

А сестре Эльзе Бауман пишет:

«С тебя же, сестренка, хочу взять слово. И ты мне должна его непременно дать (эту фразу Бауман подчеркнул. — М. Н.). — Вот какое: думать об экзаменах и не отвлекаться моей персоной. Во всяком случае мое положение лучше твоего, когда ты стоишь перед анатомом и должна копаться в своей памяти, чтобы вспомнить какую-нибудь tuberculum или foramen»{Анатомические термины.}.

Сохранилось в архиве Музея Революции и еще одно письмо Баумана родным, написанное более чем через год, 30 июля (11 августа) 1898 года.

Он попрежнему бодро и стойко борется с режимом одиночного заключения, энергично сопротивляется мертвящему воздействию «мира абсолютного покоя» и предвидит, что его могут подвергнуть высылке в административном порядке. И вновь обращается к родным с просьбой не горевать об его участи.

«К сожалению, — пишет Бауман, — сам не могу писать Вам распространенные письма, так как для тем моих писем установлены очень узкие рамки, да, кстати сказать, из этого мира абсолютного покоя нельзя ждать ничего интересного. Поэтому не берите примера с меня и пишите, что вздумается, без разбора, мне же здесь — все интересно, что идет с воли. Вероятно, мне не удастся в ближайшем будущем погреться у вашего семейного очага, ибо нельзя надеяться, что меня выпустят на все четыре стороны, скорее придется путешествовать в Сибирь на несколько лет. В последнем случае мне хотелось бы повидать Вас и Эрочку в Москве, где партии ссыльных ждут отправки, кажется, порядочное время». Бауман заканчивает это письмо напоминанием о том, что он ждет обещанной карточки родителей: «Из-за карточки ворчу: по губам только мажете».

Родители, братья и сестра Баумана были в сильном беспокойстве и тревоге за судьбу Николая Эрнестовича. Одно название места его заключения наводило родных на самые мрачные мысли…

Мина Карловна подала директору департамента полиции прошение, в котором умоляла облегчить участь узника петропавловской одиночки.

Неподдельная материнская скорбь сквозит в каждой строке этого документа:

«Вот уже 14 месяцев, как родной сын мой, Николай Бауман, сидит в крепости. Сперва я не хотела верить этому. Единственное мое утешение на старости лет — любимый сын мой, которым я жила, — этот сын в тюрьме. Только мать или отец, горячо любящие своего ребенка, могут понять, как велико поразившее меня горе. В последнее же время оно еще усилилось, когда я узнала, что здоровье моего сына расстроилось. А вы знаете, ваше превосходительство, что значит для матери болезнь ее ребенка. Сколько слез и бессонных ночей прибавит она к моей уже и без того нерадостной жизни!»

Мина Карловна просила директора «понять всю глубину ее горя» и исполнить просьбу матери, которая «только на вас возлагает всю надежду»; просьба заключалась в том, чтобы Бауман был переведен из крепости в Дом предварительного заключения, где условия были все же лучше, чем в крепости. «Может быть, здоровье моего сына поправится, — писала Мина Карловна, — это — единственная надежда, которая у меня остается. Не отнимайте же ее, ваше превосходительство, у бедной старой матери, не откажите исполнить мою просьбу…»

Но вице-директор департамента полиции в сухом и холодном официальном ответе на имя казанского губернатора (3 (15) ноября 1898 года) сообщил «об объявлении мещанке Мине Карловне Бауман на прошение 7 октября, что ходатайство ее об освобождении Николая Баумана из-под стражи или переводе из СПБ крепости для дальнейшего содержания в Дом предварительного заключения удовлетворено быть не может». Причина отказа в том, что дело Баумана «находится на рассмотрении в Министерстве юстиции и будет разрешено в самом непродолжительном времени».

Действительно, 12 (24) декабря 1898 года Николаю II был представлен «всеподданнейший доклад» министра юстиции «о лицах, арестованных по делу «Союза борьбы». Министр намечал в качестве «меры пресечения и наказания за их преступную деятельность» высылку на различные сроки (от 3 до 8 лет) в Сибирь и северо-восточные губернии европейской части России. Николай II «соизволил собственноручно на докладе г. министра начертать «С» (согласен)».

Тяжелые двери Петропавловской крепости наконец-то открылись: после двадцатидвухмесячного заключения Бауман 22 января (3 февраля) 1899 года был отправлен на четыре года в административную ссылку в один из захолустных уездных городков Вятской губернии.

Брат Николая Эрнестовича — Петр Эрнестович, хлопотавший вместе с Миной Карловной о смягчении условий крепостного заключения, обратился в департамент полиции с просьбой разрешить ссыльному следовать в Вятку не этапом, а за свой счет. Разрешение было получено, и Николай Эрнестович на этот раз избежал тяжелого, мучительного этапного пути. По дороге в Вятку он заехал в Казань — повидаться с родителями и друзьями. Его товарищ по ветеринарному институту, профессор H. H. Богданов, пишет в своих воспоминаниях о Баумане: «он наконец-то (после заключения в Петропавловской крепости. — M. H.) показался у меня на квартире, в Академической слободке… Обо многом и долго говорилось. Обросший бородой Бауман много говорил о приближении грозной схватки с самодержавием»{Сборник «Товарищ Бауман», изд. 2. М., 1930 стр. 41.}.