Евфросиния Керсновская - Сколько стоит человек. Тетрадь девятая: Чёрная роба или белый халат Страница 28

— Вы знаете своих девушек на «Нагорном». Подберите по своему вкусу, а я затребую. Желательно бытовичку.

Перебрав в уме всех девчат, я остановилась на Маше Симаковой.

Это была на редкость старательная, аккуратная мотористка с участка № 3. Она неоднократно была премирована, и не зря. Ее не приходилось «тыкать носом». Ни на кого не оглядываясь, она выполняла всю работу, и не только свою, а и своих сменщиц. Характером веселая, приветливая и очень добрая, мягкая и ласковая какая-то. Педантично чистоплотная, работать она могла день и ночь. Лучшей санитарки и не придумать. К тому же бытовичка, сидела за мелкую кражу.

Но бедняга была феноменально уродлива! Передние зубы выбиты на допросе, курносая до умопомрачения, как говорят, «через ноздри кишки видны». Сероватые, тусклые, жиденькие волосенки дополняли ее портрет. Мне и в голову не приходило, что Кузнецов раcсчитывал, что я ему подыщу одалиску для его гарема. И я от души радовалась: наконец-то будет у меня надежная помощница. Но, Боже мой, что произошло в понедельник! Понедельник — перевязочный день и день гнойных перевязок. Маша кипятила инструмент, а я пошла за списком тех, кого предстояло обрабатывать. Возвращаясь, я вдруг услышала «раскаты грома»:

— Вон из моего отделения! Чтобы духа твоего здесь не было!

Закрывая лицо руками, Маша пятилась к двери.

— В чем дело? Это моя санитарка! — воскликнула я, подбегая.

— Чтобы такая уродина работала в моем отделении?! Никогда! Чтобы через полчаса ее отправили назад!

— Она замечательная работница! А ей здесь не красоту показывать, а гнойные бинты стирать и всякую грязь убирать!

Но он меня не слушал и уже мчался по коридору.

Я кинулась к Урванцевой. Ее не было. Омельчук только улыбнулся и развел руками. Так я вновь осталась без санитарки. Бедная Маша! Я даже попрощаться с ней не успела. А Кузнецов как ни в чем не бывало пришел ко мне. Ясно: он не хотел терять медхудожника! Со сладенькой иезуитской улыбочкой он сказал, потирая руки:

— Вы не сердитесь, Евфросиния Антоновна, я погорячился. Поверьте, я не хотел вас обидеть, но эта девушка весь вид отделения портила. Вы знаете, как я дорожу репутацией нашего отделения. А такое страшилище способно испугать любого больного. Помните, как Чехов говорил: «Все должно быть гармонично…» — и так далее. Ну, не сердитесь, прошу вас очень! Больше вмешиваться не буду, выбирайте кого хотите.

Я была совершенно дезориентирована. Я полагала, что, став вольным, Кузнецов изменится к лучшему, а выходит, что он еще хуже, чем прежде. Как же так? Чего ему еще нужно? Третья жена к нему приехала. Квартира — на Гвардейской площади в «бельэтаже». Заработок ему обеспечен, ведь аборты делают все жены начальников, и хороший специалист нарасхват. Откуда же такая ярость, когда его похотливые вожделения были обмануты?

Что ж, попробую еще раз. Пишу врачу Авраменко: «Пришлите мне Ольгу Бабухивскую!»

Испытательный срок

На всю шахту Ольга Бабухивская прославилась тем, что ни один горный мастер и ни один бригадир не могли вынудить ее к сожительству. Ее послали навалоотбойщиком в лаву. Грузить уголь приходилось ей наравне с мужчинами, а пайку все равно выписывали минимальную — «гарантию». Она буквально «дошла», но не сдалась. Взрывник Леонов, вольнонаемный, пытался покорить ее ценным подарком: суконная юбка, килограмм масла и сапоги. Она с презрением отвернулась. На ее счастье, Байдин взял ее лебедчицей на наш участок. И не пожалел об этом. Быстрая, расторопная и аккуратная, она с любой работой справлялась легко. Как-то Ольга мне сказала, что и бабка, и мать у нее были повитухами и ее заветная мечта — стать акушеркой. Да и осудили ее (на 10 лет как изменницу Родины) за то, что она перевязала двух бандеровцев, приползших к ним на гумно и истекавших кровью.

Ольга — высокая, стройная девушка с волосами цвета ржаной соломы и карими глазами. Пожалуй, ее можно было назвать красивой. Прямые брови и подбородок «лопаточкой» указывали на упрямый характер, но слишком тонкие губы лишали ее того, что принято называть обаянием.

Я была рада за нее, за больных и, разумеется, за себя. С каким вниманием присматривалась она ко всему, как быстро запомнила названия и назначения медикаментов и инструментов, с какой готовностью выполняла любую работу! Но санитаркой ее не оформили. Кузнецов сказал, что она должна пройти испытательный срок, а я уже начинала понимать, что это означает… Впрочем, к «испытаниям» приступили многие. Сначала — старший санитар. Осечка. Затем — оба медбрата (Кузнецов решил постепенно заменить медсестер мужчинами, но результат был далеко не блестящий: медбратья без зазрения совести воровали спирт, морфий заменяли водой, а из иноземцевых капель выпаривали опий).

— Цецю! — сказала мне Ольга (вместо того чтобы называть меня «сестра», она упорно говорила мне «цецю», то есть «тетя»). — Возьмите меня в барак к себе! Здесь мне покоя нет. Не успею я лечь спать, как кто-нибудь из медбратьев вызывает меня якобы на работу, а сам пристает и угрожает!

Так мы и сделали: вечером, поужинав, она пробиралась ко мне на верхотуру — в барак. Если ночью вызывали меня на обработку травматика, то шла и она. С дежурным врачом или без него мы оказывали первую помощь, а иногда накладывали гипс. Затем вместе же делали уборку и отправлялись досыпать, если оставалось на то время. Чем не идиллия? Увы, в условиях лагеря идиллия длится недолго.

Высокая ампутация

Иногда человеку просто не везет. С самого начала постигла неудача, затем — вторая, третья, и все пошло наперекос.

Доставили с рудника паренька восемнадцати лет с переломом плеча. Перелом закрытый, без осколков. Пустяк! Устроить «самолет» (проволочная шина, согнутая под прямым углом и укрепленная к корсету), сделать вытяжение, фиксировать, и через месяц-полтора все в порядке. Но ему не повезло: обрабатывал его Ванчугов. Как все глупые люди, он, сам не зная, как делать, никого не спрашивал и советов не признавал. Вместо вытяжения он наложил глухой гипс на всю руку, даже на кисть до пальцев!

Второе невезение: юноша с неправильно наложенным гипсом попал в палату Пуляевского. Пуля — классический рамолитик[14]. Как могли допустить, чтобы такая выжившая из ума развалина была врачом, не знаю. Скорее всего, оттого что он был парторгом больницы. Впрочем, выжившему из ума вольному врачу надо дать возможность работать, то есть зарабатывать заполярные длинные рубли. Кого же доверить его заботам? Не вольнонаемных же! Пусть распоряжается жизнью и здоровьем заключенных: их страдания и смерть не так уж интересуют начальство. Жена Пули, врач-ушник, должна дотянуть до пенсии, а пока что пусть Пуля получает свои сто процентов полярных.