Нина Щербак - Любовь поэтов Серебряного века Страница 28

Одной из самых больших трагедий в жизни Горького была ранняя смерть его сына Максима. После приездов Максима на Капри Горький писал сыну после отъезда: «Ты уехал, а цветы, посаженные тобою, остались и растут. Я смотрю на них, и мне приятно думать, что мой сынишка оставил после себя на Капри нечто хорошее – цветы». Сын Горького умер много позже, в 1933 году. (На пути из Крыма в Москву Горький будет в волнении писать внукам: «…Захворал папа… лежит, кашляет. Я накопил для вас новых книжек».) Болезнь Максима прогрессировала, и 11 мая 1934 года Максим, любимый и единственный сын писателя, скончался.

«Смерть сына для меня – удар действительно тяжелый, идиотски оскорбительный, – писал Горький Ромену Роллану. – Перед глазами моими неотступно стоит зрелище его агонии, кажется, что я видел это вчера и уже не забуду до конца моих дней эту возмутительную пытку человека механическим садизмом природы. Он был крепкий, здоровый человек, Максим, и умирал тяжело».

Максим был веселым, остроумным человеком, с тонкой, отзывчивой душой, обладал чувством юмора. Он много и хорошо рисовал (его талант ценил Константин Коровин), был страстным филателистом, разбирался в технике, любил спорт, виртуозно водил мотоцикл и автомобиль (даже участвовал в автомобильных гонках). Смерть сына надломила писателя, резко ослабело здоровье, не проходила усталость. Максим был не просто сыном, но и близким другом Горького. Когда в 1910 году архангельский гимназист Аркадий Колпаков попросил прислать для издаваемого им рукописного журнала «Гном» рассказ или сказку, Горький отвечал, что это приведет к неприятностям для Аркадия: «Знакомство наше не скрывайте от папы с мамой – с ними надо быть откровенным во всем, если Вы желаете, чтобы они были для Вас хорошими друзьями. Это я говорю не потому, что сам – папа, а потому, что дружба сына с отцом и матерью – превосходнейшее чувство, и я желаю Вам испытать его».

Когда писатель вернулся из Италии на родину, страна стояла на пороге эпохальных перемен. Квартира Горького была своеобразным революционным центром. Но поистине гигантский размах приобрела его общественная и организаторская деятельность уже после Октябрьской революции. Горький руководил издательством «Всемирная литература», нарком просвещения Анатолий Луначарский предоставил ему «полную свободу в организации издательства, как то: в выборе подлежащих изданию книг, в установлении их тиража, в определении характера вступительных статей и примечаний, а также в выборе сотрудников, авторов, переводчиков и служащих издательства…»

В жизни Горького была еще одна, совершенно неординарная женщина. Женщина-легенда. О Муре, баронессе Марии Игнатьевне Закревской-Бенкендорф-Будберг Нина Берберова писала так: «Она прожила с М. Горьким двенадцать лет, но в советском литературоведении данных о ней нет: в трех или четырех случаях, когда ее имя попадается в тексте, подстрочное примечание поясняет, что М. И. Будберг (титул баронессы не упоминается), урожденная Закревская, по первому мужу Бенкендорф, была одно время секретаршей и переводчицей Горького – видимо, иностранка, которая всю жизнь жила и умерла в Лондоне, Горький посвятил ей свой четырехтомный (неоконченный, последний) роман „Жизнь Клима Самгина“, но и к этому посвящению никогда не дается подстрочного примечания».

Любовница Герберта Уэллса и Роберта Локкарта, так называемая «железная женщина», работавшая на советскую и британскую разведки одновременно, была прирожденной обманщицей. По словам Берберовой, «все были обмануты Мурой. Она лгала, но, конечно, не как обыкновенная мифоманка или полоумная дурочка. Она лгала обдуманно, умно, в высшем свете Лондона ее считали умнейшей женщиной своего времени. Но ничто не давалось ей в руки само, без усилия, благодаря слепой удаче; чтобы выжить, ей надо было быть зоркой, ловкой, смелой и с самого начала окружить себя легендой… Она любила мужчин, не только своих трех любовников, но вообще мужчин, и не скрывала этого, хотя и понимала, что эта правда коробит и раздражает женщин и возбуждает и смущает мужчин. Она пользовалась сексом, она искала новизны и знала, где найти ее, и мужчины это знали, чувствовали это в ней и пользовались этим, влюбляясь в нее страстно и преданно. Ее увлечения не были изувечены ни нравственными соображениями, ни притворным целомудрием, ни бытовым табу».

Когда Мура стала секретарем Горького, Мария Фёдоровна постепенно удалилась из центра этой семейной картины, а Мура тактично установила с ней лучшие отношения. «Комнаты их были рядом, Горького и Муры, – писала Нина Берберова. – По другую сторону от спальни Горького был его кабинет, небольшой, заваленный книгами и бумагами, выходивший в столовую. Мура уже через неделю после окончательного переезда оказалась в доме совершенно необходимой. Она прочитывала утром получаемые Горьким письма, раскладывала по папкам его рукописи, нашла место для тех, которые ему присылались для чтения, готовила все для его дневной работы, подбирала брошенные со вчерашнего дня страницы, печатала на машинке, переводила нужные ему иностранные газеты».

Многие считали, что именно Мура была причиной все увеличивавшейся ненависти к Горькому Григория Зиновьева, одного из большевистских лидеров. Ходасевич замечает: «Незадолго до моего приезда Зиновьев устроил повальный обыск. В ту пору до Горького дошли сведения, что Зиновьев грозится арестовать некоторых людей, близких Горькому. Вероятно и то, что замышлялся еще один удар – можно сказать, прямо в сердце Алексея Максимовича». В этих словах Ходасевич намекал на Муру. Причина возможного ареста – проста. Мура долгое время была любовницей английского дипломата Роберта Локкарта, который работал в английском консульстве в Москве и был известен в связи с «заговором» 1918 года. В тот год Локкарт был обвинен во взрывах мостов, намерении убить Ленина и других преступлениях, после чего какое-то время находился в тюрьме, а потом был выслан из страны. В связи с делом Локкарта Мура была арестована ЧК в 1918 году в Петрограде, но вскоре отпущена.

На какое-то время гроза миновала. Однако уже шли обсуждения о том, что в будущем, в 1921 году, Горький уедет за границу «подлечить здоровье». (Это решение одобрялось всем «семейным консилиумом»: и обеими супругами Горького, и даже Владимиром Лениным!) Мура, с небольшими перерывами, жила в доме Горького в Италии до 1933 года (до его окончательного возвращения в СССР). Уезжая в Эстонию или Лондон, она продолжала, однако, сообщать ему все литературные сплетни, веселить его, хотя бывала в Сорренто уже только как гостья.

Просматривая воспоминания тех лет, в какой-то момент становится ясно, что все участники событий, все близкие Горького каким-то чудесным образом постоянно взаимодействовали, помогали друг другу, не помня прошлых обид. Видимо, личность писателя была настолько велика, что о простых выяснениях отношений или эгоизме не могло идти речи. Да и собственная жизнь у каждого из них была очень непростой.