Женевьева Табуи - 20 лет дипломатической борьбы Страница 28

Утром 26 февраля, в день отъезда делегаций, Николай Политис говорит Тардье:

– Франция должна серьезно отнестись к вопросу о равенстве в правах, которого требует Германия. Отрицательное отношение Франции вызывает беспокойство. Американцы находят просьбу Германии естественной, англичане ее понимают, фашистская Италия ее поддерживает, остальная Европа, по-видимому, считает, что вето исходит только от Франции, в связи с чем – я считаю своим долгом сказать вам об этом – на этой конференции обнаружилось почти чувство ненависти по отношению к Франции.

Тардье едва слушает его, пожимает плечами и, куря сигарету, заявляет:

– Равенство в правах? Но это же настоящая комедия!

В конце февраля я отправляюсь в Кошрель повидать Бриана. Он живет на одной из своих ферм «Лез Юлотт» в низеньком двухкомнатном домике.

Я вхожу в маленькую столовую и вижу Бриана, совсем ослабевшего, сидящего перед большим камином из красного кирпича. Он похож на умирающего. Однако его взгляд из-под полуопущенных век еще полон иронии, и в уголках губ мелькает слабая улыбка. Но его великолепный глубокий голос пропал. Он задыхается, когда говорит.

Бриан не задает мне ни одного вопроса относительно конференции по разоружению, которая происходит в Женеве, откуда я только что приехала. Он говорит мне печально:

– Я сделал ошибку в жизни, мне надо было стать рыбаком или земледельцем, тогда, по крайней мере, я был бы свободен. Но, как видите, несмотря ни на что, я не боюсь за свою европейскую политику. То, что происходит в данный момент, напоминает приливы и отливы моря. Они неизбежны. Однако я боюсь, как бы мы не выпустили из рук политическую инициативу и как бы в один прекрасный день Европейский союз не был создан германской армией!

Утром 7 марта послы, министры и парламентарии всех стран собрались в доме № 52 на авеню Клебер, где только что скончался Бриан, возвратившийся уже умирающим в прошлое воскресенье из Кошреля.

Я вхожу в его небольшую комнатку, более скромную, чем комната мелкого служащего. Его тело неловко лежит на простой кровати из красного дерева, на нем надет его черный сюртук, а его голова, утопая в фиалках, покоится на белой подушечке.

Смерть согнала с его лица печаль, но не согнала горечи. Правая рука его лежит свободно, а указательный палец левой руки сжимает большой палец. Все его близкие друзья здесь. Художник Шарми пишет его последний портрет. И проходит бесконечная вереница людей.

Никогда смерть государственного деятеля не вызывала столько искренних сожалений. Остин Чемберлен, Бенеш, Кинонес де Леон и многие другие плачут горькими слезами. 11 и 12 марта гроб с телом Бриана стоит на Кэ д’Орсэ в салоне Больших часов. День и ночь сюда идут жители Парижа – мужчины, женщины и дети. У всех на глазах слезы, и почти каждый кладет у гроба маленький букетик цветов.

В Женеве известие о смерти Аристида Бриана вызывает огромное волнение, и в первый момент все приходят в оцепенение. Никогда еще собрание из представителей пятидесяти стран так единодушно не выражало своего сожаления. Обычно такой спокойный и мягкий, голос председателя Гиманса срывается, и многие делегаты прячут глаза, полные слез.

В зале, где темные резиновые дорожки заглушают шаги, делегаты и журналисты, как во время похорон, выражают свое соболезнование французам.

Политис восклицает:

– В Женеве Бриан являл собою Францию!

На следующее утро в большом застекленном зале здания Секретариата Лиги Наций, где все еще продолжаются заседания Генеральной комиссии конференции по разоружению, со своего места поднимается Поль-Бонкур, чрезвычайно бледный в свете, проникающем сквозь оконные стекла и идущего от покрытых облаками гор в зимний день.

– Наша печаль, – говорит он глухо, – вышла, если можно так сказать, даже за пределы вселенной.

И заседание было закрыто.

Двенадцатого марта в 2 часа без десяти минут парижский архиепископ кардинал Вердье входит в салон Больших часов, где двенадцать лет назад собрался первый Совет Лиги Наций. За кардиналом идут Тардье, Поль-Бонкур и Гиманс, бывший в то время председателем Совета Лиги Наций. После совершения положенных религиозных обрядов все проходят на дипломатическую трибуну, воздвигнутую перед зданием министерства иностранных дел на Кэ д’Орсэ. Здесь собрались председатели Советов министров и министры иностранных дел пятидесяти стран.

Ни в одной из трех речей, произнесенных Тардье, Блюмом и Поль-Бонкуром у гроба, стоящего на возвышении перед зданием министерства иностранных дел, не говорилось ни о великом деле, которое предпринял Бриан, ни о нем самом как о человеке.

В момент, когда процессия должна была тронуться за катафалком, запряженным шестеркой вороных коней, покрытых черно-серебряными попонами, стоявший на трибуне недалеко от меня Эррио сказал с еще мокрыми от слез глазами:

– Когда я умру, мне не надо ни речей, ни священника. Но если нужно будет сделать выбор между речами и священниками, я предпочту последних!

За гробом Бриана идут Бенеш, Остин Чемберлен и около двадцати министров других стран. Процессия медленно проходит через мост Согласия, затем через площадь Согласия среди целого моря людей, из глубины которого на каждом шагу вырывается один и тот же скорбный крик, словно хор в античной трагедии: «Мир, мир!» Как будто бы все те, кто смотрел вслед похоронной процессии, видели также и мир, навеки уходивший вместе с Брианом!

Смерть Бриана вызвала некоторое замешательство среди союзников Франции в Центральной Европе и на Балканах, тем более что им все сильнее угрожал экономический кризис, который ставил под угрозу также экономику всей Европы.

Вот почему после переговоров в Женеве относительно соглашения между союзниками Андре Тардье, Пьер-Этьен Фланден и многочисленные эксперты прибывают 3 апреля в Лондон.

Речь идет о том, чтобы выработать совместно с Макдональдсом, Джоном Саймоном, Чемберленом и главным экономическим советником английского правительства Лейт-Россом проект финансового спасения дунайских стран. Крайне тяжелое экономическое положение этих стран резко снижает их покупательную способность в западных государствах.

Тардье оказывают сердечный прием. «Таймс» пишет: «Шансы Европы заключаются в том, чтобы господин Тардье оставался у власти». Некоторые министры английского кабинета приглашают его даже на ловлю лососей и на охоту на тетеревов.

В конечном счете Тардье удается провести во время переговоров свои идеи, осуществление которых будет зависеть от того, к какому решению придут союзники по вопросу об урегулировании своих долгов Америке.